Песня одиночества #1. При свете звезд – на крае Земли…
По мере того, как года августовским звездопадом проносятся из небытия в небытие, все явственнее осознаешь, что однажды перестанут твои секунды вихриться и цепляться одна за другую, что однажды за выдохом не последует привычный, ожидаемый вдох.
Так естественно – и вместе с тем так загадочно. Переживали это все до нас – и переживут все после…
И мечтаю я только о том, что там, за Чертой, в Лунный день Тридцать первого июня мы встретимся с тобой на Звездном мосту,- и его хранители Мелизанда и Мерлин сорвут с нас оцепененье земного непонимания… И мы уйдем по булыжникам мерцающих меж галактиками мостовых – не вспоминая ненужного прошлого…
Но сколько еще столетий до нашего с тобой 31 июня? И пока я дышу, остается лететь вслед солнцу по пустым улицам, радоваться его закатным ласкам, нырять в ночь и воскресать в рассвет. Да только с солоноватым привкусом –
БЕЗ ТЕБЯ.
Песня одиночества #2. Бегу по улицам пустым: и нет тебя – и всюду ты…
Некуда теперь бежать. И от себя – тоже не убежишь. Из Нижнего можно было бежать назад в Москву. А из Москвы – больше некуда. Это центр и это же – предельный край. Не оправдалась надежда, что на улицах бескрайнего города-страны не будет терзаний поиска Взгляда.
Теперь же кольцо сомкнулось. И оно уже куда как меньше кольца Садового… Оно саднит и режет лезвиями линий метро, где с каждой станции любой выход все равно ведет в одном направлении… Даже сквозь дымовую завесу дождей, низвергающихся на нас. Даже сквозь грозовые тучи, нависающие над нашими домами.
А где-то звенит, переливается всеми мелодиями двух обнимающихся и единящихся – йога! – рек колокольчик, которому велено помнить и благословить каждое прикосновение тех пальцев, которым этот звонкий динг-донг и предназначался…
Динг-донг – звякает Ока…
Донг-донг-донг – отзывается эхом величественная Волга…
Песня одиночества #3. Лето – это маленькая жизнь…
Митяев чертовски прав… Поэт гений только тогда, когда может уместить в трех словах весь смысл нашего существования.
Летом время сжимается до ураганной плотности, оно словно проецирует весь предстоящий год, словно резюмирует дни ушедшие на небольшом пятачке бурного, неосознанного, неподконтрольного цветения и потока эмоций, растекающихся по тебе каким-то то ли вращающимся комком, то ли густым месивом, то ли вязкой лавой… чтобы, возможно, лишь многие месяцы спустя дать росток – к следующей весне.
Лето – это встреча и расставание, это страсть и охлаждение, это шикарный ресторан и жестокий счет к расплате, это непонимание и оцепенение, это облегчение и вдохновение, это душные дни и жаркие ночи, это поцелуи и укусы, это неожиданные и странные встречи, это мечта и возвращение на землю, это водоворот улиц и петляющие лесные тропинки, это загадки без ключей, это вопросы, это теплая, страстная гроза и каскады урырлыкающей воды, струящейся вниз по улицам, это озноб и трепет, это несбыточные желания под падающими августовскими звездами, это взгляд в глубину чьих-то глаз, это ответная искра, угасающая так же быстро, это чья-то нежная рука, понемногу незаметно выскальзывающая из твоей руки и растворяющаяся в предсентябрьской рассветной дымке, это утренний чай и холодный план на предстоящий зимний сезон…
С прошедшим летом и – с наступающим новым учебным годом!
Песня одиночества #4. Tu la connais, ma solitude…
Je sais que tu ne me regarderas plus jamais.
Je sais que tu n’iras pas me chercher ni dans la nuit profonde, ni à la lumière du grand soleil, ni à l’aube.
Je sais que j’accrocherai au mur toutes mes espérances desquelles je vivais en t’attendant. Tu arrivas, tu regardas, tu souris, tu partis, tu me laissas des pensées pénibles et sans issu ; sans cesse les images, comme de petites photos Polaroid, passeront-elles près de moi… désormais… comme une ombre, comme une éternité : ton visage.
Et ma bougie, comme une petite flamme mourant au vent, va se perdre de plus en plus irrésistiblement dans la foule de ceux et de celles qui n’entendront jamais l’un l’autre.
Je resterai à jamais ! à tout jamais ! vous entendez ? un Chien Abandonné ! jeté dans la rue ! sous la pluie ! exposé à tous les bâtons des passants ! à tous les coups de pied ! Un Chien dont personne n’a besoin… et auquel personne ne trouvera jamais ni bonnes choses à dire ! ni caresses ! ni abri ! ni place près du feu ! ni une écuelle avec quelque chose de chaud et de tentant…
Personne ne me réclamera… jamais. Et toi, le moins, parce que tu m’auras oublié avant même que tu entendes le sifflet et le cliquetis des roues… Tu ne sauras jamais que c’était moi qui pleurais au coin en regardant en cachette te monter dans le wagon.
Parce que les Chiens Abandonnés ne se revoient jamais !
Песня одиночества #5. Я вернулся в свой город, знакомый до слез…
Я снова вернулся в городок, где каждый камень, каждый поребрик, каждый поворот напоминают о чем-то потайном, страстном, эзотеричном, несказанном… неуловимом, как запахи Армани…
Хватаю велосипед и мчусь по тропкам, которые помню с юности… с детства… с коляски…
Окна – вот они. Я помню все.
Помню, как ждал у подъездов…
Помню, как надеялся. Как разговаривал с росшей неподалеку сиренью…
И снова приехал к тому подъезду…
Нет! Могу поклясться своими музыкантскими пальцами: такихбольше нет нигде на Земле… И – не будет!
И уже другие – что-то бурно обсуждают… ссорятся и мирятся… под сенью фонарей и развесистых сиреневых кустов… под сенью наших фонарей и наших развесистых сиреневых кустов…
Обняв вековой тополь и прижавшись к нему педалью, я вспомнил, что и у меня тоже когда-то был друг. Любимейший. Не любил я слова «лучший»… А потом я остался один… Мой друг от меня ушел – а я так и не смог найти замену. Потому что лучше него никого не было.
Нет.
И не будет.
Никогда.
Потому что, видя других, даже самых прекрасных-распрекрасных, я неизбежно сравниваю с тем, что было. Мечты о союзе двух художников, понимавших все с полуискорки…
Я всех неизбежно сравниваю с утраченным. Как мера вещей.
Я ехал за решением этой дилеммы для себя.
И решил ее.
Это – одиночество.
Это – творчество.
Всегда.
Песня одиночества #6. Дайте…
Дайте мне канаву, где сдохнуть.
Нет, не надо канавы. Я испокон веку живу в канаве.
Дайте мне снега, чтобы укрыться и забыть.
Дайте чистый саван, подобный тому, каким бабка моя укрывалась, уходя в феврале.
Моя жизнь окончена. Далее – только камни. На которых не вырасти цветам.
Я – труп.
Ходячий – да. Думающий – да. Что-то делающий – да.
Дайте мне крохотный гроб. Я свернусь клубочком.
Обещаю: я не займу много места у человечества.
Под сосной или под ивой.
Под ивой лучше. Она сделает вид, что плачет.
Хотя бы думать, что кто-то склоняется и страждет по мне.
Что кто-то обнимает.
Видимо, до рождения передо мной был поставлен выбор: и, видимо, решил я уж точно не в пользу человеческого счастья. Без одиночества…
Зато теперь понимаю: творить не для кого… не во имя кого…
Я тыкался в десятки пар глаз – а ничего, кроме насмешек, презрения и равнодушия не встречал…
Дайте саван. Дайте снег. Дайте зиму…
Дайте закрыть глаза от одиночества и холодных пустынных утр.
Песня одиночества #7. Здравствуй, весно!
Муркну себе под нос: «Вот и кончен февраль – и опять в переходе метро…»
Пусть воспоминание о феврале комочком стечет по шарфу и растает на гранитных плитах, кроваво перемешанных с пудингом талого снега и хрустящими дольками крошеной гальки, какой была всю зиму усыпана Москва.
Муркну себе под нос тихий реквием поминальной бухты, где надо бы было бросать якорь, да не успел.
Муркну себе под нос фразочку с купленной на Майдане майки: «Дякую тобі, Боже, що я не москаль».
Улыбнусь, как идиот, вспоминая, как нам было хорошо и с тобой, и всем вместе… и прижму майку к телу крепче, как если бы я прижимал – тебя.
Дякую тобі, Боже, що я одинокий цією весною.
Дякую тобі, Боже, що нині не дамся до твоїх рук, весно.
Дякую тобі, Боже, що маю сили подолати усі перешкоди.
І тебе у моїм серці.
Песня одиночества #8. Уходишь – счастливо…
Вы покидаете в тот самый момент, когда столько хочется сказать; когда достаточно выслушать, откликнуться, поплакать вместе, посмеяться вместе, чтобы заалел закат для двоих.
Вы обрываете всё перед пиком, перед кульминацией, перед фортиссимо,– и вот низвергается занавес, отправляя кубарем по холму не зрителей – но актёров.
Разрывается с треском древняя кладка – и сыплются бусинками кирпичные крошки стены, которой бы стоять и стоять века.
Вы покидаете в тот самый момент, когда рука уже на горизонте да готова разорвать его пополам – ради безумных фантазий.
Вы уходите гордо и не оглядываясь – но возвращаетесь многие месяцы и годы спустя.
Вы бьёте копытом у порога и зовёте куда-то.
Возвращаетесь – когда и сказать-то уже нечего…
Песня одиночества #9. Гончие Псы
Я – Гончий Пёс.
Один из тех – двоих. Зачем-то отбился от своего спутника-пары и спустился на камни планеты, которую теперь считаю – своей…
Второй всё ещё мчится по прямой – за Медведицей… И, лишь изредка переводя дыхание, он нет-нет да и взгрустнёт по утраченному собрату…
Мне же не вернуться на небеса, не уткнуться носом в его нос, в его шкуру за ухом, не посмотреть преданно в его глаза, не тянуть, как бывало, ту неуклюжую молочную повозку, которая, взъерепенившись на дыбы, разметала однажды крынки по небу… В равновесии её могли держать только двое… Не удержали…
Ибо второй спустился в поисках шелковистой травы и майских запахов, а остался – лишь тосковать у ручья, где воет волком, ещё надеясь испарением истошного дня воссоединиться с любимым братом. Не придёт Волопас искать его, словно заблудшую овцу.
Вот и осталась от меня там, вверху, только мерклая дымка… Воспоминание тоскующего брата… Всё так и кличут нас земляне во множественном, не ведая, что там – только один. Растрачивается мало-помалу марево по космическим рынкам и площадям… На просторах Вселенной забвение тоже берёт своё. Не будет скоро щемить сердце у когда-то близкого…
Да и я – останусь досыхать и подыхать на камнях этой планеты… вашей планеты…
Я ошибся. Постучал не в ту дверь…
Лети же, собрат мой, лети, Гончий Пёс! Мне не настичь тебя, как бы я теперь ни старался!
Ведь я уже считаю вашу планету – своей…
Песня одиночества #10. Никого не будет со мной рядом…
Нет ничего более тоскливого, чем утро общенационального праздника. С экрана они бухтят – махорка, похоронка, Победа, сейчас будет Парад, Тополя выкатят, устрашить этот поганый мир, который не знает, что мы нефтью зальём всех. Ты же выкатишь свой пылесос – и держись клубы по закоулкам, тут уж мы – последовательные мирные антигрязевые политики.
Они говорят – им к тебе надо, но только когда от тебя есть какой-то прок, пока можно что-то получить, пока надо – им, а потом парам-пам-пам – шлют из Крымов и Непалов сообщения, что-де чего уж там. Им хорошо. Порадуйся. Радуюсь. Уже столько лет – радуюсь. Только вы всё реже слышите эту радость и всё чаще видите, что я извергаю потоки какой-то абстрактной скорби на весь мир, ссорюсь с ветряными мельницами, потому что – нет никого со мной рядом, нет!
Что-де какого чёрта ты возвращался в Москву тогда пятого числа – боекомплекты у всех на все праздничные вечера заряжены не тобой, да ты вспомни – какой от тебя прок? И так есть, с кем и без тебя всадить обойму по полной программе.
О, щас Садовое перекроют – танчики пройдут. Бу-бух. Лучше бы я остался перекрывать Огородное, Озерное, Дачное и какое там ещё. Там хотя бы листва, есть с кем поговорить, а тут – только очевидность, с какой скоростью окна закрываются на жалюзи при едином твоём приближении…
Ещё один павший боекомплект минимальный и пасторальный – одна штука. Самолёты в небе. Бззззх. И – наконец! Салют – он тоже такой весёлый-развесёлый. Я его слышал где-то за своей дцатиэтажкой. Откачать, скачать, закачать, перекачать, отсосать – ой, ну это пошло, за это пламя тебе адово, никаких тебе залповых огней на лицо. Праздник, который для других.
Может, и мне тоже не столь долго знать, что никого нет со мной рядом, а потом будет тихо-тихо под мхом? А?
Да, бабушка, спасибо за Победу. Да, уже жалею, что не остался и уехал раньше. Чем уже теперь время не шутит – деда недосчитались в прошлом году.
Выстрелы в небо и разноцветные огни ты знаешь только по рассказам, ибо один ты не пойдёшь.
Какой смысл – смотреть салют одному.
Это – видеть его по чёрно-белому телевизору…
Песня одиночества #11. Соло для гобоя и тишины
Музыка всегда начинает звучать в момент такой пустоты, какую не заполнишь ни мнимой независимостью, ни умными речами, из которых соткан разговор, ни обидами, которыми тебя заплёвывают сверху донизу…
…Она приходит – как бальзам, когда тебе больше нечего терять, когда все надежды, словно кишки вилами, выкручены вон и выброшены свиньям на поедание.
Нота за нотой – мелодия пронзает тебя, обнимает, нежничает, убаюкивает, магнетизируя и уверяя: не будь множества этих шумных дорог, обманчивых улыбок и нечестных обещаний – разве возможно было бы потом, оставшись уже воистину один-одинёшенек, услышать далёкий и плаксивый звук – звук страдальца-гобоя, поющего вселенское одиночество?
Твоё – одиночество. Неизбывное одиночество.
Он обережёт тебя и не подпустит больше никого: ведь, услышав его раз, ты не сможешь не тосковать по его резковатым мелодиям, рвущим затылок, словно лобзик. И не подпустишь никого – лишь бы только не исчез этот исцеляющий звук. Грош цена будет гомону да бесполезной болтовне, пустопорожним обещаниям да отвергнутым страстям.
Играй, гобойчик… Пусть это слышу только я и только один раз…
Ведь я для того и остался навсегда наедине с собой, чтоб твои рулады меня больше не отпускали…
Песня одиночества #12. Время ожидания
К другому уходит невеста – неизвестно, кому повезло: так-то оно, конечно, так – применимо и прямо, и метафорически. Обычно везёт и тем, и другим: угол зрения меняется, потому и ситуация видится иначе.
Но – со временем. А время приносит с собой только бессилие, беспомощность и – ожидание.
Верьте в искренность двадцатилетних, но не верьте в осознанность их действий.
Верьте в осознанность действий тридцатилетних, но не верьте в их искренность.
Верьте в способность сорокалетних перевернуть к чертям собачьим этот мир, но не верьте в их готовность быть безотчётно смелыми и рисковыми.
Верьте в запоздалое желание пятидесятилетних молодиться и имитировать бурную деятельность юности, но не верьте в их возможность взглянуть на всё глазами двадцатилетних.
Может, Бог специально рассчитывает жизни так, чтобы забрать самых лучших чуть раньше – до падения в эту пропасть бессилия, беспомощности и – ожидания?
Нет ничего страшнее, чем умирать в заброшенном одиночестве,– а на это обречены тысячи,– когда уже только в маревных снах о днях былых останутся глупости двадцатилетнести, расчетливость тридцатилетнести, рык сорокалетнести и нелепо-несбыточное желание всё повторить заново в пятьдесят…
Но если ты отдал всё не самому себе и вместе с тем не ушёл раньше – то выбора уже просто нет: придётся готовиться к этому самому времени беспросветного ожидания.
Песня одиночества #13. Где же ты, моя стая?..
Стая моя, ну так где же ты?..
Столько лет ищу – где же ты, где?
Неужели нет тебя для меня, стая моя?
Неужели нет меня для тебя, стая моя?
Я выл волком, изнывая в жгуче-жалобной песне одиночки,- в надежде созвучно услышать неприкаянный ответ… желанный призыв устремлённой к луне флейты, надрывающейся на запредельных тонах. Но улавливал лишь тишину степи, на которую брезговали смотреть даже звёзды.
Я бил настырно-похотливым копытцем молодого жеребца, нетерпеливо ожидая достойной ответности и страстности; я носился по полю, но от края его и до края оставался отвергнутым претендентом, достойным лишь агрессивных зубов на загривке. И жарким было лишь солнце над медленно выцветавшими лугами – но не моя утолённая страсть.
Я нежно подласкивался котиком, я отрицал себя своими собачьими глазами, но встречал лишь недоумённые взгляды, предлагавшие молока или кость. Но даже и этого не получал я, а только мок под проливными дождями, глотая надменную ненависть стылых городов.
Я ревел диким львом, цепляясь до удушия в свой прайд, рыча, угрожая, запугивая; но молча уходил мой прайд к миражам на горизонте, обещавшим зелёные оазисы – с водой, покоем и прохладой.
Я стоял в молитвенной позе покорного суслика, глядя смиренно даже на траву, но топтали равнодушные её стебельки, топтали заодно и мой подавленный вздох.
Меня гоняли и проклинали, от меня предостерегали и уберегали, меня чурались и сторонились, меня били чужие, меня били те, кого я опрометчиво причислял к своим…
…И вот уже он – край обрыва. Сзади – лишь истрескавшаяся почва, по которой я полз, теряя силы, безнадёжно опаздывая, безвозвратно запутываясь и нелепейше ошибаясь…
Ну же… Опрокинуть голову в бездну… сквозь потоки крови, хлещущей безудержно из ноздрей, хрипом уже и не спросить, а так – выдавить в пустоту:
-Стая моя… ну где же ты…
Песня одиночества #14. O ma foi…
Mais ce que la foi est inextricable. On la chasse, on la tourmente, on l’étrangle, on la vend pour deux sous sous tes propres yeux et sous les pluies acides. Mais on s’adonne à la foi… tout à la fois, immédiatement qu’elle apparaît…
Tu fumais en face de moi, tu me fumais en face ; je n’inhalais pas cette brume mais les odeurs de tes idées si vagues et châstes. J’inhalais l’avenir que nous… en quel temps et mode devrais-je parler maintenant ? que nous bâtissions ? que nous bâtirions ?
J’inhalais l’avenir que nous ne bâtirions jamais à nous…
Toi, tu marchais à côté de moi, de façon si proche et de façon si distante à la fois. O cette foi ! Tu balbutiais, murmurais, riais, souriais, bavardais…
Tu marchais le long des rues pour disparaître dans une petite voie, derrière un coin inconnu. Dans une impasse, non ? pour sortir à une grande chaussée, non ? tu me vois toujours ? non ? tu te rappelles ? tu portes mes sourires dans tes poches ? ou les as déjà jetées ?
Jette donc tout par terre. Tout ce qu’étaient ces pas claquetants le long des rues… tout ce qu’étaient ces brumes des cigarettes, rêves et idées. Jette tout.
Seule ma foi, ô ma foi, ce que tu es inextricable !
Песня одиночества #15. Рукавичка
Я шёл к метро.
Я говорил по телефону.
Я нащупывал что-то в кармане.
Недосчитался рукавички.
Вернулся.
Нашёл.
Зачем-то потом топал от Охотного к Лубянке.
Ночной зимний свет, разодранный зданиями.
Словно каждый дом тянет кусок неонового одеяла на себя.
Я снова выронил рукавичку.
Домой не хочу.
Дома пусть даже ждёт моя мурлычная кошка.
Она будет ластиться и что-то говорить глазами.
Что-то видеть ушами.
Вспрыгнет на стол – под лампу.
И Бог с ней будет – с рукавичкой.
Но я снова вернулся.
Снова нашёл.
Снова трезвон телефона.
Не замечаю своего бега.
Я мчусь уже от Чистых до Красных.
Москва кажется какой-то пустынной.
Впервые в жизни – словно неприветливо-враждебной.
Впервые – какой-то чужой.
Тёмной.
Закрытой от себя и ото всех слепыми глазницами в февральскую ночь.
Всё равно дома встретит у порога мурлычная кошка.
Да, она возмутится долгому отсутствию.
Меня не было три часа.
Но я всё говорю по телефону.
Всё говорю и говорю.
И до Красных всё равно дошёл лишь с одной рукавичкой в кармане.
Я долго стоял и смотрел на пустынное Садовое кольцо.
Ленивые замёрзшие грузовички ползли непонятно куда и непонятно откуда.
Нелепая ёлка.
Подзадержалась ты своими огнями – скоро уж весна.
Все давно забыли эти Новые годы.
У всех на душе скребут кошки и ноет тоска.
А у меня дома кошка не скребёт на душе, но ждёт.
Потому что включу тёплую лампу на столе.
Я вертел вторую рукавичку в руке.
А первая… что первая?
Не в моей воле было оставить её при себе – возвращайся, не возвращайся.
Так было решено не мною.
Предписано потерять, значит, потеряешь.
Вторую положил мимоходом на какой-то парапет и нырнул в подземелье.
Ни души.
Лишь целуется в одной из нишек узбекская парочка.
Гулкие звуки.
Не ждёт меня дома никакая кошка.
June 2008 — March 2011. — Moscow — Saint Petersburg (Russia)