театрофантазия
Всеволоду Жарову
DRAMATIS PERSONÆ
Гробослав, первый заключенный
Нюсик, его сестра
Зверомысл, второй заключенный
Леля, его жена
Поедай, кот
Развихляй, пес
Голубь (без слов)
Полицейский (без слов)
Тюремщик (без слов)
Акт I
Гробослав и Зверомысл в драных лохмотьях сидят на нарах – в грязной, заваленной хламом клетке. В углу стоит чан для испражнений, который если и не издает соответствующего запаха, должен, по крайней мере, быть акцентирован и постоянно напоминать о своем существовании. Зритель подсознательно чувствует его присутствие. Гробослав жадно жует кроваво-красную массу, похожую на шаурму или питу. Соки стекают по его подбородку и лохмотьям, пачкая руки. Это производит впечатление полного пренебрежения к своему телу и одежде. Зверомысл мрачно отвел взгляд в сторону, стараясь не смотреть на пищу.
Гробослав (поперхнувшись от жадности). Сомневаюсь, что даже Развихляй стал бы жрать это паскудство, мы же изволь радоваться, словно роскошному обеду!
Зверомысл. Мы? смотри не подавись! (Презрительно.) мы! хы!
Гробослав. А что, Нюсик не могла принести ничего другого?
Зверомысл. Как будто ты не знаешь, где Леля и Нюсик работают. Радуйся, что они еще вообще не забыли о нас. Для них мы дармоеды, и если сидим в клетке, то не имеем права есть. Зачем? Мы – падаль, незаметная мелочь, щебенка общества, по которой можно ходить, ни о чем не думая, мы – дерьмо из чана. Но черт подери, я бы сейчас и самого Развихляя сожрал!
Гробослав (внезапно переставая работать челюстями и вынимая почти пережеванный кусок изо рта). На, хочешь?
Зверомысл (нисколько не думая, почти механически). Давай.
Выхватывает из грязных рук Гробослава смоченный слюнями кусок красной массы, пихает в рот. Жует. Какое-то время – напряженная тишина.
Зверомысл. Действительно, вкус весьма странный.
Гробослав. Скорее всего, опять забракованная мертвечина. Сам подумай – ну что еще можно стянуть на скотобойне?
Зверомысл (отмахивается). А, пусть и так – только бы с голоду не сдохнуть. И самого себя резать начнешь… А вон там, смотри, дженьтельмены (гротескно смягчая все согласные перед ‘е’) с барышнями по парку гуляют… холеные, ухоженные… Они хоть знают, что мы сидим здесь? что мы мечтаем вырваться из этой проклятой клетки? что мы тоже хотим гулять по паркам и садам? что нам надоело это гнусное жорево?
Гробослав. Вряд ли. Они заняты только своими заботами. Наши для них – пустая проблема, напускная бессмыслица. (Молча вглядываются в зал.) И что пялятся? Как в театре, ей-богу! Вон, вон на того посмотри (свет вырывает из публики одного из зрителей): без сомнения, его-то габитус ни у одного доктора опасений не вызовет! Видел бы он нас…
Зверомысл. Что ж поделаешь. Значит, кто-то так все запланировал… Кому-то – метаться по клетке, кому-то – сюсюкаться с мопсиком. (Свет вырывает еще одного зрителя.) Ути-пути, мопсик у нее чихает, бедолажка…
Гробослав (устало). Оставь их в покое, ищи свой путь избавления. Вырывайся из заточения самостоятельно. Не смотри на других – что толку завидовать? Много ли сделаешь злобой? только потеряешь время и силы…
Зверомысл. А на что же эти силы тратить? Разве мы сможем вырваться, разве мы сможем доказать каждому встречному и поперечному, что невиновны и что скованы кандалами только за то, что не было крыльев – у наших родителей?..
Гробослав. Наша жизнь упала в цене еще до нашего рождения. Нет смысла ждать милосердного ангела… серафимы – летают слишком высоко… такая уж наша планида… ищи крылья – ищи…
Зверомысл. Крылья… а ведь я тоже – хочу крылья, я тоже – хочу вырваться прочь, чтобы быть, как все, независимым и самодостаточным. (Кричит.) Ну чем я – хуже, скажи мне?
Гробослав. Не хуже и не лучше, просто у тебя нет крыльев, и от этого твой комплекс. Общество же считает, что ты – ущербен. По большому счету, так оно и есть… Вон, смотри (свет снова направлен в зал, вырывая еще одного зрителя): пузан трескает бутерброд с икрой…
Зверомысл. Где?
Гробослав. Да вон там. (Показывает на зрителя.) Вкусно, должно быть… (Мечтательно.) А ты знаешь, что такое – икра?
Зверомысл. Развихляй однажды рассказывал, как на городской свалке наткнулся на целую партию. Говорит – пахнет тухлятиной и в целом несъедобно для нормального собачьего желудка.
Гробослав. М-да?
Какое-то время оба молчат, подавленно вглядываясь куда-то вдаль.
Зверомысл. Кстати, как давно они не появлялись!
Гробослав. Давно. Поедай тогда говорил, что Леля занята и не сможет прийти. А еще нам в те дни крупно повезло: кто-то наверху, кажется, морил тараканов, и они полезли к нам…
Зверомысл. Помню. Их было так много, что мы могли их спокойно ловить,– и получилось восхитительное пюре. Мы его размазывали по листочкам щавеля, которые Нюсик нарвала где-то… Слюнки текут от воспоминания.
Гробослав. Как давно это было… И Нюсик тоже не идет. Наверное, заболела чем-то неизлечимым…
Зверомысл. Отчего же неизлечимым? Всего лишь брюшной тиф. Это вон тому жирному с гаванской сигарой (свет снова устремляется на одного из зрителей) – не выжить, а она – выберется. Придет, я верю,– они обе придут, они непременно поддержат нас, они вернут нам надежду, помогут разломать прутья и обрести крылья.
Гробослав (отрицательно качая головой). Вряд ли они смогут что-то сделать, если у них самих нет крыльев.
Зверомысл (плаксиво). Ну они хотя бы вымолят у крылатых немного еды и свежей одежды. (Хнычет.)
Гробослав. Вот те раз – и слезы. Ну да, это модно – плачущий герой. Но такими герои не бывают! У героя – должны быть крылья…
Зверомысл. Ну какой из меня герой? да мне это и не важно. Однако я не верю, что только у героев бывают крылья!
Гробослав. А вот это уже давно решено за тебя. Ты – недостойная вошь на теле человечества, мирись с этим. (Смотрит критически на оставшуюся массу красной еды.) Ты еще хочешь?
Зверомысл. Нет. Оставь Поедаю с Развихляем. У них желудки луженые – все стерпят. А вот и они, кстати. Стоит только заговорить о еде.
На сцену выходят Поедай, кот, и Развихляй, пес. Это обычные беспородные дворняги, совсем ничем не примечательные. Поедай несет в зубах сверток. Животные протискиваются внутрь сквозь щель в клетке.
Гробослав (приветствуя пса и кота). Что-то вы нас совсем бросили. Есть ли какие новости наверху?
Развихляй (несколько раздраженно). Все как всегда: дамы плавают как павы, щебечут, словно есть только вечно безоблачное небо, а в жизни ни у кого нет невзгод. Уже тошно от их щебетания.
Поедай (привставая на задние лапы и отдавая сверток Зверомыслу). А откуда же в их жизни – невзгоды? Они не думают о том, что поесть вечером. Даже самая заштатная проститутка – и та знает, что на ночь будет устроена.
Зверомысл (забирая сверток у Поедая). Что принес?
Поедай. Что-то от Нюсика. По запаху чувствую: немного еды. Но там еще что-то шуршало всю дорогу, скорее всего, какая-то записка. Обе весь день носились взбудораженные и раздраженные.
Развихляй. Я могу их понять: на скотобойне прорвало очистительную систему. Представляете, какой был бы конфуз для дирекции, если бы недоразложившиеся глаза, языки и уши потекли прямо в городской парк? Никто не знает, когда их отпустят, потому что работы невпроворот.
Поедай (выставив хвост трубой). А вы нас чем-нибудь угостите?
Гробослав. Конечно. Разве даже в самое голодное время мы с вами не делились последним?
Поедай (нетерпеливо кружась под ногами). А в свертке-то что?
Гробослав. Не знаю. Давайте посмотрим. Хлеб… черствый… немного мяса… Похоже на низкопробный габардин для непромокаемых курток. Интересно, кто это был – зайчик или крыса?
Зверомысл. Не будем об этом думать и портить себе аппетит. Я голоден как волк.
Гробослав. Думай – не думай, но скорее всего – крыса. В лучшем случае – кошка. (Поедай неуютно поеживается и подмяукивает.) А нам с вами достались оглодки…
Зверомысл (разворачивая записку). Смотри – вот и письмо, о котором говорил Поедай!
Гробослав берет записку из рук Зверомысла, разворачивает ее и читает.
Гробослав. “Любимые наши и ненаглядные. Мы долго не решались сказать вам то, что скажем сейчас. Вы извели и истерзали нас. Вы не считаетесь с нами, думая, что мы вам всем обязаны. Вам совершенно невдомек, что своей глупостью вы низвергли нас в самую грязь, а ведь мы в точности так же, как и все остальные, хотим жить, гулять и наслаждаться, причем не так, как это делаете вы,– похотливо и небрежно. Мы устали от вашей бредовой затеи, мы устали унижаться перед теми, от кого зависит ваше же существование. Мы надеемся, что Поедай и Развихляй доставят вам письмо до нашего прихода и у вас будет время решиться, потому что мы ставим вам условие: или вы сегодня выходите из клетки и идете с нами, чтобы мы вместе могли решать наши проблемы, или это будет наша последняя встреча и наш последний визит к вам. Пока еще ваши, Леля и Нюсик.” (Пауза.) Что скажешь?
Зверомысл (удрученно). Я ждал этого давно. Слишком долго они не вынесли бы нашего позора.
Поедай. А я не верю, что они так могут поступить. Что же вы намерены делать?
Гробослав. У меня нет сомнений, что буду делать – я. Для меня важны только крылья, все остальное в моей жизни – второстепенно…
Развихляй. А ты?
Зверомысл (колеблясь). Я? Я не знаю. Я сомневаюсь, потому что до сих пор не могу понять, зачем же эти крылья все-таки нужны…
В этот момент на сцену с шумом врываются женщины и подбегают к клетке. Тюремщик, не открывая глаз, отрицательно качает головой. Женщины стоят и смотрят на него. В ответ они получают все такой же жест отрицания. Обе роются в сумочках, звеня мелочью. Рука Тюремщика безучастно протягивается к монетам, хватает их и прячет в карман. После этого он так же равнодушно и не просыпаясь встает, открывает дверь. Женщины врываются в клетку с воплями.
Леля. Мы умоляем вас! хватит! образумьтесь! ну зачем, зачем вы бредите этой нелепой идеей обретения крыльев, которые не нужны никому на свете? а ведь вам самим – меньше всего!
Нюсик. Это невыносимо! Начните жизнь – как все нормальные люди, прекратите терзать нас! Почему вы уверены, что мы – ваши рабыни, которые обязались безропотно приносить жратву и кормить вас? Когда, наконец, вы изволите натешиться своими дурацкими играми?
Гробослав (изумленно). Играми? Милые мои, мы хотим обрести крылья, потому что для нас нет ничего священнее, чем стремление взмыть в небо!
Нюсик. Ваше пустое стремление питается нашими страданиями, а вы – умываетесь нашими слезами! (Разражается рыданиями и оседает на пол.)
Гробослав (приближаясь к сестре, изумленно). Ты – плачешь?
Нюсик (сквозь слезы). Ты не видишь этого сам? Неужели я еще и должна сказать: «Брат, я – плачу, и причина моих слез – это ты…»?
Гробослав (кидаясь к сестре, почти радостно). Я – причина твоих слез? Сестра, сестра, я – вижу тебя плачущей? Я вижу, как слезы каскадом льются из твоих глаз? Что это значит, сестра? Неужели ты – любишь меня?
Нюсик (внезапно переставая плакать, нерешительно). Я… я не знаю. Я не уверена, что могу сказать такое даже тебе. Даже своему брату. (Обнимает его колени.)
Гробослав. Почему, черт возьми, почему?
Нюсик. Я не знаю, что это значит – любить.
Гробослав (сокрушенно, отходя от сестры). Тогда утри слезы и осуши глаза. Плакать имеет право только тот, кто безнадежно любит.
Нюсик. Безнадежно? Да, именно безнадежно! Брат, когда я любила тебя, у меня еще была надежда, что ты станешь человеком, а не вздумаешь уподобляться заплывшим от жира богатеям. Что – ты? труха, но лезешь туда, где тебя не ждут! Какие крылья? зачем они тебе? (Плачет сильнее.) И меня – ты никогда не любил! (Пауза.) А ведь у меня теперь есть любовь! Я люблю, люблю безнадежно, но – не тебя! Ты превратил мою жизнь в ад ожидания, ты заставляешь меня мечтать не мою мечту! Что мне проку от твоих мечтаний о крыльях? Это – не моя сказка, не моя легенда о принце! От твоих крыльев у меня не заштопаются драные чулки, не постирается куртка и не заживет рана, которую я получила у молотилки на скотобойне! Я не смогу забыть потоки крови, чтобы вон у того… (свет снова направлен на кого-то в зале) сытенького… холеного… было что к столу. Нажрался… развалился в кресле… а знаешь, что он ел? Макароны с котлеткой из той самой коровы, предсмертный взгляд которой я не забуду никогда! Что мне дадут твои крылья?
Зверомысл. Обретение себя, Нюсик, обретение себя!
Леля. Мы обретем себя без ваших крыльев, мы готовы доказать вам это! Мы больше не хотим потакать вашим бредням! Вылезайте сейчас же из клетки! Идите работать! не стремитесь к большему, нежели вам отмеряно! Ну и что, если вы проработаете, как все, на заводе? Зато вас никто не осудит и не упрекнет! Веселитесь, гуляйте, но дайте и нам право жить так же! дайте нам на последние гроши купить дешевую булавку, а не отдавать последнее в виде взятки, чтобы нас пропустили к вам!
Нюсик. Вы уйдете сейчас же с нами – или мы больше не придем никогда!
Женщины хватают мужчин за шиворот и пытаются тащить к дверям. Им это не удается. Выбившись из сил, они отпускают их.
Леля. Будьте вы прокляты с вашей клеткой! будьте вы прокляты!
Нюсик. Я – ухожу! ухожу к тому, у кого, по крайней мере, я буду сыта и одета. Мне надоело быть падалью! мне надоело быть тряпкой у вас под ногами!
Гробослав (подскакивая к сестре и хватая ее за плечи). Что еще за болтовня, сестра?
Зверомысл. Нюсик, золотце, о чем ты говоришь? о ком?
Нюсик. О том, кто обещал забрать меня из ада, кто обещал помочь мне начать новую жизнь. Он любит меня, он восторгается мною, и я – в восторге от ночей, которые провела с ним!
Гробослав (ударяет с размаху сестру, и та с воем падает на пол). Негодяйка! ты – посмела отдаться первому проходимцу, забравшему то священное, что у тебя было?! то единственное, чем в своей сестре я гордился?! и после этого ты, мерзавка, решалась смотреть мне в глаза и носить еду? Твоя чистота должна была стать ключом только к двери того, кто достоин тебя, инфантильная мразь!
Пауза. Гробослав утихомиривается и с жалостью смотрит на сестру, которая лежит в луже вязкой жидкости, растекшейся по клетке. Сестра начинает подниматься на колени. Ее начинает рвать, из носа течет кровь. Гробослав подходит к ней и собирает рвоту руками, отправляет месиво в чан. Вытирает руки о штаны и садится рядом с сестрой, держа ее голову у себя на коленях. Остатки рвоты вытирает о ее волосы.
Гробослав (нежно разглаживая волосы сестры). Сестра, сестра, моя милая, единственная сестра! Чего ради ты ослепляешь самое себя? Ради нескольких вечеров в ресторанах под шепот негодяя, которого я бы удавил, дотянись я до него из этой проклятой клетки? Ради чего? чему ты веришь? тому, что он будет любить тебя вечность? тому, что ты,– и только ты,– затмишь все остальные звезды на его небосклоне? Сестра! ты –одурманена, ты не понимаешь, что ради иллюзии, в которой гибнешь, рискуешь продать дьяволу душу… Сестра, сестричка, он сейчас целует тебя, а через несколько месяцев вряд ли вспомнит имя той, которую лишил девственности! Да и ты, спустя годы, вряд ли вспомнишь его имя, его лицо, его голос… А сейчас все кажется словно пришедшей мечтой: и каждый его волос, и каждый его взгляд, и каждое его дыхание, слияние его запахов с твоими кажутся чем-то непреложным, чем-то должным существовать и непременно скрашивать твое бытие. Сестра! вещи захватывают тебя, не давая видеть суть, я заклинаю тебя, сестра, именем моей к тебе любви: не поддавайся обману…
Леля (вставая во весь рост над Гробославом, жестко). Ты ударил сестру.
Гробослав (несколько изумленно). И что?
Леля (так же чеканно). Ты ударил сестру.
Гробослав. И что?
Леля (все тем же безучастным голосом) Ты ударил сестру.
Гробослав (выходя из себя). Ну и что? что ты хочешь этим сказать?
Леля. Твой удар поставил последнюю точку. Мы боялись, что вы начнете упрашивать нас и что мы поддадимся на ваши уговоры. Но теперь все ясно. Зверомысл, он ударил сестру.
Зверомысл. И что?
Леля (повышая тон). Зверомысл! Он – ударил сестру! он, ударив сестру, мечтает быть крылатым?! Ударив сестру, сможет ли он сделать крылатым – тебя? заставив сестру блевать кровью, сможет ли он поднять тебя в небо? Уйдем, Зверомысл! опомнись, пока не поздно и пока у нас есть деньги, чтобы подкупить Тюремщика! Зверомысл, он ударит тебя так же! завтра, послезавтра – но он ударит тебя!
Зверомысл (в сторону, задумчиво). Как странно, такие угрозы совсем не пугают меня. А говорили, что слово может принести боль…
Действие сосредоточивается вокруг Зверомысла, растерянно сидящего у порога. Женщины пытаются его вытащить из клетки и увести с собой, в то время как Гробослав и животные тянут его внутрь, к мечте о крыльях. При каждой реплике говорящий тянет Зверомысла в свою сторону.
Развихляй. Не поддавайся убаюкиванию их лживой нежности, Зверомысл! не верь уговорам: они – сирены! (Тянет Зверомысла к себе.)
Леля. Если ты истинно сильный духом, ты сможешь обрести крылья где угодно. Никто не мешает тебе мечтать – будь ты здесь или в райском уголке планеты, будь ты наедине с кем-то или в одиночестве. Но только пойдем отсюда! (Тянет Зверомысла к себе.)
Поедай. Главное – стремление. Пока ты стремишься, ты обоснованно живешь, как только ты перестаешь стремиться, ты становишься прожигателем Священного Огня. Эти женщины ослепят тебя! (Тянет Зверомысла к себе.)
Нюсик. Это глупая, бестолковая мечта! Опомнись: неужели ты еще ребенок? разве нужно объяснять, что сказок и чудес не бывает? (Тянет Зверомысла к себе.)
Развихляй. Избавься от своего страха, и мир, устрашившись твоего равнодушия, отступит перед тобою, открывая самые запретные двери. Ты обретешь крылья. (Тянет Зверомысла к себе.)
Леля (кидается на пса, но тот успевает отскочить в сторону). Мерзкий пес! смердящая помойная тварь! знаешь ли ты, что такое – жить? Твоя жизнь – это твоя помойка, и ты судишь обо всей планете, как о мусорном бачке! Идем, Зверомысл! (Тянет Зверомысла к себе.)
Нюсик. Жить! ведь ты хочешь жить? Я познакомлю тебя со своим возлюбленным, он расскажет тебе о том, что это значит – жить! Он не оставит тебя, если я попрошу, он поможет и тебе начать все заново. (Тянет Зверомысла к себе.)
С каждой репликой герои повышают тон и распаляются.
Гробослав. Что? ты – живешь? Ты считаешь, что вне клетки ты способна жить? работать на скотобойне – это жить? выполнить свой долг? так это теперь называется? Какая жалость, я так отстал, думая, что нужно стремиться сделать как можно лучше самого себя, а не внешний мир. Не уходи, Зверомысл, помни, что я говорил тебе: если в своей жизни ты найдешь хоть одну божественно безупречную минуту, считай, что ты сделал шаг к обретению крыльев. (Тянет Зверомысла к себе.)
Нюсик. Зверомысл, не верь этой ерунде! это разглагольствование для плешивого профессора за конторкой. Вон, смотри – хорош сморчок! (Снова – свет в зал.) Он только говорить горазд! Не верь болтовне! живи жизнью, а не фантазией! спустись с небес на землю! (Тянет Зверомысла к себе.)
Развихляй. Никогда не ищи дороги, по которой тебя поведут, словно телка. Ищи свои пути и отвечай на вопросы, которые сам поставил. (Тянет Зверомысла к себе.)
Зверомысл становится точно плюшевая игрушка. Он обмякает, но его продолжают тянуть из стороны в сторону, совсем забывая, что он – живой человек.
Леля. Уйдем отсюда! откажись от погони за тем, что нельзя поймать! (Тянет Зверомысла к себе.)
Гробослав. Одумайся! (Тянет Зверомысла к себе.)
Нюсик. Уйдем! не заставляй нас страдать! Неужели ты сам мало пострадал за свои бредни? (Тянет Зверомысла к себе.)
Гробослав (громогласно). НЮСИК!
Воцаряется гробовая тишина. Зверомысла отпускают, он распластывается на полу. Некоторое время Леля и Гробослав пристально смотрят друг на друга.
Нюсик (испуганно-робко). Что?
Гробослав. Ты веришь в то, что Бог все видит?
Нюсик. Да.
Гробослав. Ты веришь, что он всесилен и справедлив?
Нюсик. Да.
Зверомысл. Ты веришь, что мы все получаем воздаяние по заслугам нашим?
Нюсик какое-то время молчит.
Нюсик (нерешительно). Наверное… да…
Гробослав. Тогда за что, как не за прегрешение прошлых жизней, воздалось нам – родиться бескрылыми, но со страстью рваться в небо? за что эти (снова – свет в зал) – сидят со сложенными крыльями, пригревшись в своей грязи, не зная, чему эти крылья служат?
Нюсик. Но за что же виноваты мы, что должны быть рабами бескрылых? Почему нас, и без того измученных, вы терзаете еще больше?
Гробослав. Таков ваш и наш удел. Никто не вправе роптать…
Нюсик. Негодяй! (Дает Гробославу пощечину.)
Зверомысл (в сторону, задумчиво). И все-таки пощечина сильнее слова… Это больнее, чем услышать угрозу или оскорбление…
Леля. Нам тоже хочется унижать вас, потому что вы поступали с нами так же!
Нюсик. И кто мешает нам это сделать? (Гробославу и Зверомыслу.) Мы кричим вам во весь голос: мы оскорбляем вас! мы унижаем вас!
Леля. Мы угрожаем и насмехаемся над вами! Вам мало?
Гробослав. Почему я совсем ничего не чувствую, Зверомысл?
Зверомысл. Наверное, потому что их слово и дело не совпадают.
Леля (Зверомыслу). Как тебе не надоел этот балаган? Решайся наконец! мы – уходим. Ты идешь с нами? нет? (Тянет Зверомысла к себе.)
Зверомысл. Я не знаю…
Долгая тишина. Все взгляды выжидающе сосредоточены на Зверомысле, который должен вынести свое решение. Пауза продолжительна: Зверомысл борется с собой и долго не может найти ответ на собственные сомнения.
Зверомысл (собравшись с духом). Я остаюсь. Я все-таки должен обрести крылья.
Леля. Вы хотели страдать от сказанного слова? вы хотели, чтобы слово и дело совпали? Вы надоели нам, и мы – отрекаемся от вас!
Зверомысл и Гробослав (словно очнувшись, кидаются к уходящим женщинам, в ужасе). Нет, стойте!
Женщины выбегают из клетки, дверь с грохотом захлопывается. Зверомысл продолжает сидеть. Гробослав стоит, обхватив прутья клетки и вглядываясь в зал.
Зверомысл (в сторону, все так же задумчиво). Как странно. Почему мне не было больно, когда они говорили «я унижаю тебя», но почему мне стало больно, когда в лицо мне бросили: «я отрекаюсь от тебя»? Гробослав, почему?..
Гробослав не отвечает. Напряженная тишина.
Гробослав. О моя жизнь… что – ты? ты – всего лишь фарс. Ты и стоишь ровно столько, чтобы не жалеть, если я покину тебя… Как теперь неважно, буду я крылат – или нет…
Постояв еще немного, Гробослав занимает то же самое место, на котором сидел в начале. Полная тишина. Немая сцена. Зверомысл разворачивает сверток и достает пищу: месиво, похожее на желудок после резекции. Вынимает нож, делит желудок на две части и подает половину Гробославу. Молча жуют, обливаясь буро-красным соком. Медленно опускается
— — — — -З А Н А В Е С- — — — —
Акт II
Обстановка та же, что и в первом акте, однако стало больше грязи, а чан с испражнениями, переоборудованный под стол, выдвинут в центр и укрыт досками. Зверомысл и Гробослав полусидя-полулежа дремлют, прислонившись к решетке, в разных концах клетки. Они укутались в лохмотья, словно им стало невыносимо холодно. Долгое время – тишина. Внезапно Зверомысл болезненно потягивается и открывает глаза. Зевает.
Зверомысл. Ты умеешь считать дни, не видя солнца?
Гробослав. Умел – когда-то. Но тогда я имел возможность регулярно и мирно спать, а не так, как сейчас – с утра до ночи и с ночи до утра… Беспробудный сон слил мое существование в поток кошмаров, которые хочется забыть, но – не получается…
Зверомысл. Я тоже сплю, как беспробудный пьяница… а ужасы все не хотят оставить меня…
Гробослав. Да и как забудешь, ведь Нюсик с Лелей отреклись от нас…
Зверомысл. …а мы хотим есть. Во сне я стараюсь забыть об этом.
Гробослав. А я стараюсь забыть, что все еще мечтаю вырваться отсюда, что мечтаю обрести крылья…
Зверомысл (устало). Оставь… ты еще веришь, что сможешь обрести крылья? может, стоит довольствоваться тем, что есть? Все равно большего мы не достойны, Леля права…
Гробослав (вскакивает, подбегает к Зверомыслу, хватает его за шиворот). Что ты сказал, тварь? Как ты посмел? Ты уже все забыл? (Яростно.) Ты уже посмел забыть, что мы мечтали, убегая прочь из клетки,– убегать в небо? Мы мечтали об этом, ты слышишь? – мы! МЫ! Что есть священнее и радужнее, чем мечта на двоих? Что может окрылять без крыльев – даже если ты сидишь в клетке? Только это самое мы! Мы! Мы – двойственного числа! Когда один падает и теряет силы – второй поддерживает и находит слово, чтобы помочь продолжить дорогу,– вот что такое мы! Это почти что обретение крыльев, которых тоже два! Ты предаешь мечту! – никогда не предавай мечту, если не хочешь, чтобы она отреклась от тебя! Если я обрету крылья, а ты – нет, это будет значить, что я улечу в небо только одним крылом и что мне суждено стать подранком из-за тебя, предавшего священное мы!
Зверомысл. Все равно никто и никогда не осуществит твою мечту… Будучи недостойным, сможешь ли ты стать в один ряд с достойными?
Гробослав. Какого черта, предатель, какого черта? Кто должен осуществить твое стремление – как не ты сам? Ты – за рулем, и это – только твоя дорога. Если ты действительно веришь в себя, если у тебя есть воля, то ни на кого надеяться и не нужно! Да и на кого? на Лелю и Нюсика? Забудь: они не придут, они отреклись от нас много дней назад! На кого еще? на Развихляя с Поедаем? Они не смогут за тебя перегрызть решетки, не смогут пихнуть тебя в небо, пока ты не заставишь самого себя хотеть этого!
Зверомысл подавленно молчит и угрюмо смотрит на Гробослава. Гробослав подходит к решетке и, обхватив обеими руками прутья, жадно смотрит сквозь нее.
Гробослав. Воля! Мечта! Вот две грани, которые, сливаясь, порождают героя, вот два осколка, которые, соединяясь, образуют единый узор! Воля! покорить себя, преломить себя невзирая на остальных, победить свое ничтожество, истерзать свою душу, чтобы воля стала твердой, как камень, и вместе с тем податливой, как пластилин, разогретый для лепки! Тогда и только тогда ты – хозяин самого себя, а если ты – хозяин самого себя, ты будешь властвовать над миром, потому что, имея такую волю, ты будешь независим от него. Будет ли мир – у твоих ног, или ты – просителем у его порога, зависит только от тебя. Бог создал тебя по подобию своему, но придать завершенность духу можешь только ты сам. И это – твоя единственная задача. Пусть это – несбыточная цель, к которой человек идет, никогда ее не достигая, зато на пути он обретает то, что не обрел бы никогда, не начни он мечтать! Мечта и воля, воля и мечта! о если бы я мог соединить вас в себе, я бы был поистине окрылен, я был бы вечен!
Зверомысл (плаксиво). А безвольный может быть крылат?
Гробослав. Не имеющий воли – крылат? Не иметь воли и стремиться в полет – то же самое, что плыть с камнем на шее или бежать с кандалами на ногах!
Зверомысл. Но как? как обрести эту волю?
Гробослав. Только терзая и обжигая ее, только бесконечно изминая ее и не идя с ней ни на какие компромиссы. Даже сидя в заточении, даже не видя солнца, даже не осознавая самого себя – ты должен ощущать, что есть воля, которой ты владеешь.
Зверомысл. Но для этого – нужно время.
Гробослав. А что ты хочешь, черт возьми? манны небесной? Все в этой жизни – вопрос времени, только нужно научиться кропотливо трудиться и – ждать… ждать своего часа, когда ты сможешь обрести крылья и по небу отправиться за своей мечтой! Ни в подлунном, ни в надлунном мирах не бывает, чтобы сбывалось все – и все сразу!
Зверомысл. Но я – безволен… следовательно, я недостоин обрести крылья. Да и хочу ли я этого? я уже не знаю… я знаю только, что хочу есть, что у меня сводит кишки и что мне не до мечты о крыльях… А Нюсик и Леля не придут, больше ничего не принесут, они забыли нас… они отреклись…
Гробослав (словно эхо). Они – отреклись.
Зверомысл. Значит, они ухаживали за нами, лишь безотчетно любя, не силясь даже понять, зачем нам нужна крылатая жизнь.
Гробослав. Неужели и впрямь они ушли, разочаровавшись в нас?
Зверомысл. Выходит – так. Мужчины и женщины так и останутся по разные стороны решетки, они будут нуждаться друг в друге только для продолжения рода, они будут допускать друг друга к себе лишь ненадолго – для разнообразия, что ли? – потому что у тех и у других – своя, непонятная, тайная жизнь… И все превратится в круговорот зачатий и деторождений…
Гробослав. Нет, так не должно быть! Мы не можем не понимать друг друга, мы не можем жить порознь! Я хочу к ним! я не могу жить без них!
Зверомысл. Не лги сам себе – это самое мерзкое. Ты не их видеть хочешь. Ты вспоминаешь о них только потому, что много дней и недель они приносили пищу, и потому, что они были источником твоих земных радостей,– но не больше!
Гробослав (подавленно, признавая свою неправоту). Ты прав… Да, я хочу к ним, потому что хочу есть! Это правда, это истина! (Поразмыслив немного.) Но я хочу есть только ту пищу, которую предложат – они, ты слышишь? Ибо эта пища приготовлена с не высказанной в словах любовью…
Зверомысл. …и эта пища хранит запах их волос, тепло их рук, нежность их улыбок. Это то, к чему имеет смысл стремиться, Гробослав!
Гробослав. Зверомысл, мы должны найти их и воссоединиться с ними, мы должны помочь им понять, зачем так стремимся в небо. Мы должны уйти в небо – но только вместе с ними! Мы должны на коленях вымолить у них прощение… Давай разламывать проклятую решетку, давай отогнем прутья и уйдем!
Зверомысл. Давай!
Подходят к решетке и начинают яростно ее трясти. Решетка громыхает, но не поддается. Они долгое время работают изо всех сил, стремясь разломить прутья, но лишь разрывают в клочья руки, краснеют и выбиваются из сил. С обоих течет пот, и, вконец обессилев, они тяжело опадают на решетку. Решетка все также стоит на месте, а Зверомысл и Гробослав, изможденные,– за ней.
Зверомысл. Бесполезно.
Гробослав (эхом). Бесполезно… Мы слишком серьезно отнеслись к своей бытийной роли на Земле. Мы переоценили себя, наши способности и возможности…
Зверомысл. Ну вот – от твоей высокой риторики не осталось и следа. Что же ты, герой, уже сомневаешься?
Гробослав. Только тот, кто, сделав шаг, оглядывается и подвергает сомнению его правильность, сможет когда-нибудь прийти к истине. А тот, у кого сомнений нет,– идиот, потому что все видит только в одном цвете, а других тонов для него просто не существует.
Зверомысл. Значит, у меня тоже не все потеряно, если я сомневаюсь?
Гробослав. Именно потому, что я вижу в тебе сомнение, я и верю, что мы сможем обрести крылья.
Тяжелая пауза.
Зверомысл (внезапно и очень испуганно). Смотри, кто идет!
Гробослав. Поедай и Развихляй! Но у нас ничего нет! Что мы им можем предложить?
Зверомысл. Как странно, они всегда приходили только тогда, когда мы говорили о еде. Сейчас у нас нет вообще ничего. Зачем они пришли?
Гробослав. Они не идут! Их – ведут!
Поедай и Развихляй медленно входят на сцену. Оба на привязи и стреножены; их ведет, грубо подталкивая, Полицейский. Он бесцеремонен с ними, несмотря на их скулеж и просьбы быть снисходительнее и мягче. Гробослав и Зверомысл бросаются к решетке и в неподвижном ужасе следят за происходящим.
Развихляй. Пожалуйста, не душите меня: я не привык к строгим ошейникам. (Полицейский натягивает поводок еще сильнее. Развихляй хрипит.) А-ххххх-рррр-аааа… Я же прошу, я умоляю: ну не делайте мне больно!
Поедай. Скот! Он себя называет человеком – и именно так человеком называет себя каждый, кто с ним имеет внешнее сходство. Сволочь ты, а не человек!
Полицейский медленно и бессловесно разворачивается и ударяет Поедая. С пронзительным взвизгиванием Поедай валится кубарем в пыль.
Поедай. Бей, скотина, докажи сам себе, что ты сильнее кота! Ты можешь сделать больно только тому, кто слабее тебя. Это твоя злоба за обиды от более сильных!
Развихляй. Поедайчик, дружище, не делай больно – мне. Я не могу смотреть на твои страдания. Потерпи еще немного: скоро мы будем совсем в ином состоянии, где нас не затронет нескрываемая злоба ущербных…
Развихляй в свою очередь получает пинок под зад и летит к двери в клетку. Пластом падает перед порогом.
Развихляй. Никто так и не отменил законов кирзового сапога: он существовал всегда, он будет существовать присно и во веки веков. (Вздыхает.)
Тюремщик, не открывая спросонья глаз, все в том же лунатическом состоянии поднимается со стула, достает молча и безучастно ключи, отпирает дверь. Полицейский хватает сначала кота и кидает его через порог. Тот летит в дальний конец клетки – его тело гулко бьется о решетку. Уже лежащего на пороге пса Полицейский сапогом толкает внутрь, и тот ударяется о чан с испражнениями. На его голову падает одна из досок. Полицейский поворачивается и уходит. Все теми же лунатическими движениями Тюремщик запирает дверь и садится спать дальше. Оцепенелые от ужаса Зверомысл и Гробослав не могут двинуться с места. Поедай тяжело подползает к Развихляю и медленным нежным движением заботливого друга начинает зализывать кровавые подтеки на голове Развихляя, которые образовались от падения доски.
Поедай. Все скоро кончится. Что же делать, если мы оказались виноваты своим появлением на Земле?
Развихляй. Спасибо, мне легче. Тебя больно били?
Поедай. Кажется, переломили хвост.
Развихляй. Покажи. (Осматривает безжизненно повисший хвост.) Так и есть. (Ощупывает его. Кот взвывает от боли.) Извини. Действительно перелом.
Зверомысл (с трудом выговаривая слова). Что за чертовщина, что случилось?
Развихляй. Самое страшное из возможного: мы родились и имели неосторожность вырасти. Теперь кто-то решил нашу жизнь прекратить. Как выяснилось, на жизнь нам права никто, кроме Бога, не дал, а городскому муниципалитету это по барабану.
Гробослав. Что за чушь?
Развихляй. Не чушь, а всеобщий закон. Правота только у того, кто доказывает ее метко и точно нанесенным ударом. Как сейчас.
Поедай. А завтра нас отведут на скотобойню, где работала Нюсик, и наши кишки переработают на корм для канареек. Спустя неделю нас в красивых упаковках будут брать жеманным жестом домохозяйки, сетуя на необустроенность быта…
Развихляй. Но разве тебе будет не все равно? Ведь мы осознали, что болит только тело, а душа – только тогда, когда она мечется…
Поедай. Но ведь это – самая приятная боль, ведь правда?
Развихляй. Правда. Это боль ожидания, боль приближения к надежде… это боль расставания, когда ты знаешь, что мы не увидимся больше никогда…
Поедай (глухо и очень меланхолично). Не увидимся… завтра мы больше не увидимся никогда.
Гробослав (в ужасе). Что значит – Нюсик работала? Где она сейчас?
Поедай. Рассчитали за аморальное поведение. Несколько раз опаздывала к смене и приходила то ли не выспавшаяся, то ли нетрезвая, но выяснилось, что ее божественный принц оказался простым сутенером. (Просто, словно речь идет о будничной вещи.) Она где-то в порту сейчас шлюхой работает. Говорят, должна много денег – теперь отрабатывает. Через пару лет, когда она не будет никому интересна, ее или отравят мышьяком, или убьют в автокатастрофе. Все будет чинно – без виноватых. Любой ребенок знает это.
Гробослав и Зверомысл подавлены новостью. Какое-то время они тупо смотрят в пол, не решаясь и не зная, что можно сказать.
Зверомысл (с затаенным ужасом ожидаемого ответа). А где… где Леля?
Развихляй (просто). На следующее утро после бегства от вас она бросилась под пресс на скотобойне. Машину решили не останавливать, чтобы не прерывать процесс: ее все равно бы не спасли… Так что не осталось даже тела…
Зверомысл. (оседая на пол, с ужасом откровения). Гробослав, мы не только потерпели фиаско в погоне за крыльями – мы потеряли все то, чем могли дорожить… Леля! Леля! любимая, единственная! (Мрачная пауза.) Но где и за что схватили вас?
Поедай. На помойке. У нас не было ни гроша, чтобы купить еды…
Зверомысл. Значит, и наверху – все та же бескрылая безнадега?
Развихляй. Она везде, где человек постановил жить по справедливости. Справедливость каждый видит со своей башни. И только потому, что на Земле слишком много справедливостей, они противоречат одна другой.
Зверомысл. И почему только все люди свиньи?
Гробослав (мрачно). Просто потому, что они козлы. И наоборот…
Зверомысл. Тогда я не вижу больше смысла рваться в небо…
Поедай. Нет смысла рваться в небо только тому, кто его недостоин.
Развихляй. А недостоин его только тот, кто в него не рвется! Но тот, кто мечтает о нем ежесекундно и делает из этого всю цель своего существования, становится достойным обрести крылья.
Поедай. За пределами жизни нет ни ада, ни рая. Есть только прохладный коридор, в конце которого Голос скажет тебе, достоин ты обрести крылья, или нет. Если да – Голубь вручит тебе Свиток, и ты взмоешь в небо, если нет – ты вернешься на Землю, пока твоя страсть и твое мечтание не будут достаточными, чтобы преодолеть силу тяготения и вырваться из собственных оков…
Зверомысл. Но я не имею воли, я не знаю, хочется ли мне в небо, нужны ли мне крылья…
Гробослав. Значит – не нужны! (Яростно.) Оставайся здесь – оставайся и не двигайся с места, нюхай чан с дерьмом! Оставайся – тогда я буду стремиться в небо один. Но потом тебе меня не найти никогда, даже если ты вдруг этого захочешь…
Зверомысл. Ты гонишь меня? неужели я должен отказаться?
Развихляй. Зверомысл, не нужно унижать себя отказом от великого. Ты не идеал, но каждый должен иметь в недостижимости свою путеводную звезду. По таким же клеткам я видел тысячи людей, не мечтающих ни о звездах, ни об облаках. Они совокупляются и рожают детей, они предаются мелким заботам быта, не вспоминая ни о совершенстве тела, ни тем более – духа. Они готовят пищу и жрут ее не менее омерзительно, чем голодная ворона на помойке. И это – человек! венец бытия! созданный по подобию Бога! Быт поглощает его, и в нем он находит повод отказаться от мыслей о небесах. Он находит оправдание своей собственной лени и ничтожности, ссылаясь на беспокойство о хлебе насущном. Он мечется и создает мнимую занятость лишь для того, чтобы найти повод – понимаешь? повод, предлог! – не думать о создавшем их Творце. За мелочными проблемами человек прячется от самого себя, он боится заглянуть внутрь, чтобы ужаснуться от царящей там непроходимой грязи и мерзости. Но только тот, кто зорко смотрит в небеса, сможет взмыть в облака, только такой дух получит от Голубя Свиток Окрыления, только так можно разорвать путы привязанности к мелочам. Не поддавайся этому, Зверомысл…
Поедай. Посмотри на нас. Мы знаем, что завтра нас не будет, когда скотобойщики ленивым движением захлопнут дверцу клетки, равнодушно пустят в пол электрический ток, а потом растерзают нас под тем же прессом, под которым погибла Леля… Они надругаются над телами, но мечта умрет только вместе с последним вздохом сознания.
Изможденные разговорами, все четверо постепенно засыпают. Сцена развивается последовательно следующим образом: мужчины в задумчивости усаживаются на те же места, что и в начале акта, а Поедай располагается у Развихляя около брюха, пригревшись к псу. Некоторое время Зверомысл старается не заснуть, чтобы на рассвете проститься с Поедаем и Развихляем. Свет направлен пятнами: одно – на Гробослава, второе – на кота с псом, свернувшихся друг подле друга, третье – на Зверомысла.
Зверомысл (спросонья). Не спать, не спать: мы должны проститься на рассвете с Развихляем и Поедаем – и хотя бы узнать, что где-то над райскими лугами наступил рассвет…
Понемногу его бормотание замирает: все четверо погружаются в сон. Освещение держится какое-то время, но пучок света, направленный на спящих Поедая и Развихляя, гаснет и погружает их часть клетки в совершенно непроницаемый мрак. Тяжело дыша во сне, Зверомысл и Гробослав продолжают спать, не замечая перемен. Когда они просыпаются, клетка снова получает полное освещение, но ни кота, ни пса в ней уже нет.
Зверомысл (вскакивая в испуге). Гробослав! Гробослав! проснись! Поедая и Развихляя увели, пока мы спали!
Гробослав. Сколько же прошло времени?
Зверомысл. Откуда мне знать? Можно лишь быть уверенным, что мы ни с ними не попрощались, ни узнали, когда же все-таки там, наверху, наступает рассвет! Мы так и живем в безвременье! Все – слилось в мрачную безответность, и нам не хочет ответить даже само Время! Оно ускользает от нас, оно не хочет показать нам самое себя, оно словно старается остановиться на пороге клетки, чтобы мы ни о чем не думали!
Гробослав. Чтобы мы не думали прежде всего о том, как безнадежно уходят минуты, которые можно провести в небе! Крылато только время: только оно в состоянии умчаться и не вернуться, умчаться – и не пожалеть о своем уходе… (Кашляет.)
Минуту оба молча сидят, подавленные произошедшим.
Гробослав. Вот и все. Мы потеряли с тобой все, что любили. Мы потеряли Нюсика и Лелю, мы потеряли пса и кота, которых теперь ведут на скотобойню,– или которых уже растерзали в клочки…
Зверомысл. Прекрати… не трави душу…
Гробослав. Теперь все по-другому. (Кашляет.) Мы мечтали – и у нас были женщины, а когда нам становилось скучно, к нам приходили Поедай и Развихляй. Что у нас есть – теперь? Клетка. Только клетка, наша с тобой клетка, о которой теперь не знает и не хочет знать абсолютно никто. (Снова кашляет.)
Гробослав (после долгого молчания). Меня лихорадит. Кажется, я простыл ночью. Откуда-то веяло сквозняком, который продул мне поясницу. (Снова кашляет.)
Зверомысл. Ложись спать – все пройдет. Когда теряешь все, в душе остается только умиротворенная тишина. Так, наверное, происходит с великими дервишами и саньясинами. Они теряют все – и потому смотрят на мир сдержанно и равнодушно. Смотри на него так же. Теперь нам нечего терять. Только самих себя. Да и это, по большому счету, неважно: не велика потеря…
Гробослав. Как хочется в небо… как мне хочется в небо… но меня лихорадит, и я улавливаю странные блики, бродящие вокруг…
Зверомысл. Ты бредишь?
Гробослав. Возможно. Мне холодно, меня знобит… кажется, это действительно горячка. (Кашляет еще сильнее.)
Зверомысл подходит к распластавшемуся на полу Гробославу и снимает с себя лохмотья, раздеваясь до пояса. Укутывает Гробослава насколько возможно теплее. Обнажение открывает уродливое и неухоженное тело, покрытое струпьями. Гробослав стонет и простирает руки в пустоту, словно стараясь поймать какое-то ускользающее видение.
Гробослав. Теперь я не дождусь ни Нюсика, ни кого бы то ни было на этой Земле, кто закрыл бы мне глаза и благословил. Я не дождусь священника: общество поставило на мне крест, посчитав, что я грязнее и мерзее остальных. Оно мне не дало дороги к Богу через храм, и мне придется ее искать самому… если Бог, конечно, захочет вообще принять мою блуждающую и истерзанную душу… Зверомысл, Зверомысл, я умираю. Зверомысл, ты слышишь?..
Зверомысл. Не говори этого, все будет нормально. Завтра, когда ты выспишься, забудешь о смерти Лели, Развихляя и Поедая… ты забудешь о злоключениях Нюсика… и мы что-нибудь придумаем, чтобы спасти хотя бы ее…
Гробослав. Лихорадка слишком сильна, чтобы верить в выздоровление… Нюсик слишком глубоко в грязи, чтобы выжить… А меня зовут в тот самый прохладный приятный коридор, о котором говорил Развихляй, и там действительно маячит полоска яркого света. Может, там нам суждено обрести крылья?
Зверомысл. Ты – серьезно? Ты веришь, что еще сможешь обрести крылья – в последний момент? Нужны ли они тебе теперь?
Гробослав. Именно в последний момент они, видимо, и нужны, потому что я чувствую, как мне становится плевать на дамочку с мопсом… И есть ли смысл шутить под занавес жизни? Клетка поглотила меня, клетка сожрала мое тело, она меня низвела в положение приготовленного к убою скота, но она не отобрала мечту – и пусть даже в последний момент, но я верю, что обрету крылья. И зачем было столько страстей и желаний – покинуть клетку? Ведь все так просто. Нас с тобой бросили здесь, Нюсик и Леля отреклись от нас. Но столь ли мне от этого печально – теперь?..
Зверомысл. Подожди еще немного, скоро рассвет… Я верю – верю! Мы тоже увидим Голубя, мы тоже получим Свиток Окрыления!
Гробослав. Ах эти слова! они опять опутывают меня, точно сети! сжимают мое дыхание, точно прутья этих решеток – к черту слова! Я верю не словам – а делам. Слова и слезы в глазах, Зверомысл, обманчивы, как мираж в пустыне… И трудно потерять то, что мы никогда и не находили,– а мы так и не вырвались из клетки, так и не обрели крылья.
Зверомысл (страстно). Я верю… утром нам принесут Свиток Окрыления, нам принесут ключи, чтобы мы смогли вырваться в небо… у нас у обоих будут крылья!
Гробослав. Во всяком случае, я – не дождусь, да и ты больше не жди от земной жизни ничего. У людей так: если у тебя нет крыльев, ты вечно будешь сидеть на окне и – мечтать о небе. Прощай, друг, мы не смогли уйти в небо через окна – мы уйдем в небо через морг… Прощай…
Гробослав переворачивается на спину и устремляет взор туда, где должно быть небо. Некоторое время он лежит неподвижно – только грудная клетка понемногу то поднимается, то опускается. Наконец он делает тяжелый выдох – и замирает. Зверомысл, долгое время не понимая всего произошедшего, стоит и тупо смотрит на труп. Через какое-то время он в ужасе от соседства с трупом яростно кидается на решетку, начиная ее трясти изо всех сил.
Зверомысл. Крылья! Дайте мне крылья: я способен лететь, я достоин быть с себе подобными, я достоин мчаться вверх, я достоин того же, что и вы! (К публике.) Что смотрите? Вы не сидите, прикованные к клетке, а как лететь мне – без крыльев? Отпустите, разломите прутья, я не хочу туда, я хочу обрести крылья здесь – на Земле! Помогите мне… Помогите! (Его крик тонет в безответной тишине.) Помогите! (Пауза.) Какой смысл кричать, если вы брезгуете подойти и помочь мне? А думаете, вы – лучше, если от вас, как от меня, не пахнет дерьмом из чана? думаете, вы благороднее, если разодеты по последней моде и говорите с достоинством и без надрыва? Вы такие же – слышите, такие же, ибо вас породила та же система, но поставила нас по разные стороны решетки. Нет! вы – не такие! нет! вас не терзает ужас заточения, вы не знаете прелесть сомнения и поиска мечты! вы не знаете, куда лететь, а я – в клетке, но точно знаю, где меня ждут! А вы все смотрите, как я задыхаюсь – без крыльев… (Бросается по диагонали, опрокидывает чан, фекалии расплываются в направлении публики.) Вас породила та же система! все та же, что и тысячи лет назад: я гнусен и недостоин вас! Ах, если бы у меня были крылья, если бы я снова мог увидеть солнце… Пустите меня! выпустите меня отсюда! (Зверомысл мечется из угла в угол, он постепенно теряет рассудок, с уголков его рта валит пена.) Выпустите (яростно трясет прутья), выпустите меня отсюда! Дайте мне крылья… (Обессиленный, он падает на решетку и медленно закрывает глаза.) Дайте мне крылья… (Еле слышно.) Дайте мне крылья… (Замирает.)
Свет выхватывает тело Гробослава, рядом с которым приземляется Голубь, держащий в клюве Свиток Окрыления. Развихляй и Поедай спускаются сверху – у обоих животных за спиной по два белых крыла: Развихляй приставляет крылья Зверомыслу, а Поедай – Гробославу. Черты лиц мужчин смягчаются. Развихляй и Поедай подхватывают их и медленно уносят ввысь. Свет концентрируется на неподвижно сидящем Голубе. Потом и это тусклое световое пятно начинает гаснуть и сходит на нет.
— — — — -ЗАНАВЕС- — — — —
28 December 2004. — Nizhny Novgorod — Dzerzhinsk (Russia)