Интерес к «проблемным» высказываниям почти всецело определял развитие лингвистики двадцатого века – достаточно вспомнить имена таких ученых, как Шкловский, Якобсон, Растье, Греймас, Лакофф, Патнэм, Падучева, Арутюнова, Хакинг и многих других, кто в той или иной степени интересовался данной проблематикой. Поскольку же в повседневности любое суждение мы стремимся полагать либо истинным, либо ложным (причем зачастую неважно, насколько высказывание абсурдно), постольку вопрос о проблемных высказываниях напрямую смыкается с проблемой истины и правдоподобия. Известно, что классическая логика отказывается оперировать подобными высказываниями, придавая им статус бессмысленных, полностью исключая из системы репрезентации.
В настоящее время отношение к истине значительно сместилось в сторону ее понимания как явления относительного, и в этой перспективе Дж. Лакофф справедливо отмечает, что «мы понимаем высказывание как истинное в данной ситуации, если наше понимание этого высказывания достаточно близко … соответствует пониманию данной ситуации». Таким образом, «истинность относительно непосредственного понимания может быть охарактеризована как соответствие между пониманием предложения и пониманием ситуации» [5].
Мартин Хайдеггер указывает и на перекликающееся с ранней патристикой понимание истины, которое достаточно актуально в рамках современного взгляда на проблему: «…истинным мы называем не только все сущее, но истинным или ложным мы называем прежде всего наши высказывания о сущем, которое само по своему характеру может быть настоящим или ненастоящим, выступая в той или иной форме в своей действительности» [8].
Ставя перед собой цель дать более или менее всеобъемлющее определение истины, М. Хайдеггер попутно приходит и к достаточно сжатому пониманию неистинности: «Неистинность предложения (неправильность) есть несогласованность высказывания с вещью. Неистинность вещи (неподлинность) означает несовпадение сущего со своей сущностью. Неистинность можно каждый раз понимать как несовпадение» [ibid].
С другой стороны, в постепенном отказе от классического подхода к логическим заключениям при интерпретации поэтического текста У. Эко усматривает и некоторые процессы развития эстетической и научной мысли, которые не могут быть отделены друг от друга: «В каждом произведении способы построения художественных форм отражают то видение реальности, которое существует в науке или современной им культуре в целом». Таким образом, свобода интерпретатора заключается в его более глобальном включении в прочтение произведения и его ткань, для чего Эко использует термин прерывности (discontinuità), «которую современная физика уже признает не как дезориентирующий фактор, а как неустранимый аспект любой научной верификации» [9].
Однако каким бы ни было наше понимание истины, материалистическим или идеалистическим, необходимо так или иначе признать, что в любом случае абсолютности истины достичь невозможно (если речь, конечно, не идет о сакральном просветлении, в котором Истина познается в виде Трансцендентального Абсолюта). В любом случае человек будет всегда двигаться от незнания к знанию [4]. Полная истина останется за горизонтами нашего сознания.
Если же мы признаем, что абсолютная истина вербально недостижима, то это наводит на мысль, что любое другое ее проявление предполагает лишь удаленность или близость к ней, а это, в свою очередь, подразумевает некоторую систему градаций. Ф. Растье в своем исследовании Интерпретирующая семантика, следуя за концепцией нечетких подмножеств, разработанной и введенной в обращение Лотфи Заде, следующим образом обосновывает невозможность однозначного определения истинности или ложности таких высказываний:
(a) Воробей есть птица.
(b) Цыпленок есть птица.
(c) Пингвин есть птица.
(d) Летучая мышь есть птица.
(e) Корова есть птица.
Действительно, если с точки зрения зоологии высказывания (d) и (e) представляются однозначно ложными, а (a), (b) и (c) однозначно истинными, то в пределах системы doxa первые четыре высказывания могут допускать градацию по принципу (b) более ложно, чем (a) и так далее [7].
Главенство лингвистического критерия и позволяет установить степень истинности, о которой заключает теория нечетких подмножеств. Вне зависимости от научного знания истина становится чисто языковым явлением – эффектом семантической связности [7]. В зависимости от этого будет варьировать и степень истинности того или иного высказывания в различных видах дискурса. Поскольку в рамках двузначной логики подобная операция невозможна и бессмысленна, постольку напрашивается вывод о необходимости окончательного отказа от понятия истины в пользу понятия правдоподобия.
Однако проблема установления правдоподобия того или иного текста вызывает в современной интерпретации не меньше споров, чем простое приложение функторов истинности или ложности к тому или иному высказыванию: существует класс аномальных высказываний, которые могут вообще не соотноситься ни с каким ассумптивным универсумом, в особенности если речь идет о постмодернистской эстетике, в пределах которой форма сама по себе становится содержанием, то есть границы между тем и другим стираются [6].
Подобная игра в правдоподобие позволяет не только придать тексту такое свойство, как литературность, но и достичь некоторых – пусть даже до какой-то степени игровых –глобальных целей, как, например, в нижеприведенном отрывке из миниатюр Хорхе Луиса Борхеса, в котором в рамках правдоподобия доказывается бытие Божие и существование истины как абсолютного понятия:
“Cierro los ojos y veo una bandada de pájaros. La visión dura un segundo o acaso menos; no sé cuántos pájaros vi. ¿Era definido o indefinido su número? El problema involucra el de la existencia de Dios. Si Dios existe, el número es definido, porque Dios sabe cuántos pájaros vi. Si Dios no existe, el número es indefinido, porque nadie pudo llevar la cuenta. En tal caso, vi menos de diez pájaros (digamos) y mas de uno, pero no vi nueve, ocho, siete, seis, cinco, cuatro, tres o dos pájaros. Vi un número entre diez y uno, que no es nueve, ocho, siete, seis, cinco, etcétera. Ese número entero es inconcebible; ergo, Dios existe” [1].
В данном отрывке доказательство бытия Бога исчисляется исходя из презумпции непостижимости любого мгновения бытия («número es inconcebible»), а само доказательство отталкивается от противопоставления определенности («definido») или неопределенности («indefinido») количества увиденных рассуждающим птиц. Однако столь размытые понятия подкрепляются и нормальным апеллированием к логической операции, известной как modus ponendo-tollens (отрицающее-утверждающий):
Aˇ_B, ¬B
________
A
Возникает вопрос: можно ли воспринимать данное доказательство как отвечающее научным требованиям или хотя бы истинным с точки зрения здравого смысла? Разумеется нет, однако при том, что текст является не чем иным, как развернутой метафорой, формально построенной по логическим законам, высказывание вполне правдоподобно. Его можно и нужно воспринимать как истинное, но, разумеется, только относительно контекста мнения, который, в свете модифицированной истины, и позволяет нам утверждать, что если данный отрывок и не переубедит атеиста, то во всяком случае он правдоподобен благодаря актуализации якобы математических знаний в соотнесенности с анализом субъективного восприятия человеком мира вокруг себя посредством органов чувств.
Понятие правдоподобия – относительно новый термин, функционирование которого до сих пор не очень строго регламентировано в науке. Интересное наблюдение позволяет сделать современный гипертекстовый поиск: так, в сочинениях Гегеля, считающегося основоположником современной логики, даже не ведется речь о возможности градации истины: термин правдоподобие (Glaubwürdigkeit, Glaubhaftigkeit) не встречается вообще ни в одном из его трудов [2, 3].
В теории моделей, однако, истина, по убеждению Лакоффа, приобретает совершенно иной характер и несколько иное значение: “…истина (truth) является специальным термином, не обозначающим того, что мы привыкли понимать под английским словом truth. В норме, когда мы говорим о предложении, что оно истинно или ложно, предполагается, что мы понимаем предложение до определения его истинности или ложности в данной ситуации. Мы обычно не говорим об истинности или ложности последовательностей бессмысленных слов. Однако именно это делается в теории моделей. «Истина» в теории моделей – это отношение между последовательностью незначимых символов и структурой, состоящей из абстрактaных сущностей и множеств. Если выдерживается отношение определенного типа между последовательностью символов и модельной структурой, то говорят, что она «удовлетворяет» последовательности символов, которая обозначается как «предложение». Это предложение в этом случае называется «истинным» в этой модели” [5].
Таким образом, современная теория моделей позволяет нам полностью абстрагироваться от классической теории исчисления предикатов, которая не в состоянии обеспечить адекватный анализ аномальных высказываний в пользу правдоподобия, в котором основной упор делается на когезию (связность) текста.
Библиография
- Borges J.L., El otro, el mismo. – Санкт-Петербург: «Азбука-Классика», 2004
- Hegel G.W.F., Phänomenologie des Geistes. – Gutenberg Project: www.gutenberg.org
- Hegel G.W.F., Wissenschaft der Logik. – Gutenberg Project: www.gutenberg.org
- Кондаков Н.И. Логический словарь. – М.: «Наука», 1971
- Лакофф Дж. Женщины, огонь и опасные вещи. – М.: «Языки славянской культуры», 2004
- Мечковская Н.Б. Семиотика: Язык. Природа. Культура. – М.: «Academia», 2004
- Растье Ф. Интерпретирующая семантика. – Нижний Новгород: «Деком», 2001
- Хайдеггер М. О сущности истины. – Философия.Ru: http://philosophy.ru
- Эко У. Роль читателя: Исследования по семиотике текста. – СПб.: «Symposium»; М.: «Издательство РГГУ», 2005
29 November 2006. – Nizhny Novgorod (Russia)