Промозглыми январскими улочками в самом начале 2011 я просеменил к небольшой кофейне на Тверской. Моя тогдашняя университетская коллега, а теперь – хорошая подруга, Ася Усманова, познакомила с Натальей и Юрием Кутыревыми. Незаметным и скользящим по касательной событием было положено начало долгому и плодотворному сотрудничеству с их лингвистической школой… И – чему-то большему, не зависевшему от нас…
Летом 2011 я совершенно случайно оказался в их квартире в самом центре Москвы. И взгляд тогда упал на огромную синюю вазу в одном из шкафов. Рядышком висела какая-то жанровая картина на восточные мотивы…
Висела – ну и пущай себе повисит. До поры…
Я между тем должен был снова отправиться с Андреем Бурмистровым и Мирославом Кокошем за медицинскими приключениями. И эти регулярные тусовки становились неотъемлемым общением, важным и уже незыблемо-наркотическим… Там обсуждалось и обсуждается всё: медицинская жизнь, перспективы страны, Россия, Польша, Европа в целом, языки, традиции… и, конечно, все виды алкоголя во всех его вариациях… Без этого медики не будут медиками. Английская идиома «пить как рыба» – это про них.
Но разве сила алкоголя – в обсуждении оного? Так что Мирослав выучивает глагол «наклюкаться», а посему теперь ни один его приезд в Россию не обходится без того, чтобы этот глагол употребить в речи и воплотить само описываемое действие…
Драматургиня по имени Жизнь всё решала за нас: семинар за семинаром, прогулка за прогулкой, наклюкивание за наклюкиванием – и уже не только Мирослав с Андреем, но и Женя Солодянкин, и Вахтанг Прохоров, и Вадим Мухаметзянов стали частью моего интеллектуального круга, без чего мозговая и душевная активность будут куцыми.
Я шутил, что с Мирославом из польских Катовиц мы видимся не просто чаще, чем со многими московскими друзьями, а переходим на более и более доверительный уровень общения…
Упорство Андрюхи – образец для моего подражания. И я никогда не забуду, как от полукустарного семинара в Казани в 2010, где мы с Миреком жили в клетушке с картонной перекошенной дверью, уровень дорос до общероссийского. В самых престижных медцентрах страны. Лето и осень 2012 мы зажигали в старинной и красивейшей Решме под Кинешмой, в живописнейших понадволжских закутках…
Да и я тоже начинал лишь как подмога по части польского языка…
Впрочем, я много кручу всяких романов – и даже с особями мужеского полу: да-да-да, именно… с блистательным Петербургом. В 2008 восприняв его в штыки после двадцатилетнего перерыва, я всё больше и больше влюблялся и ездил туда почти как на работу. Мне нужно было передышек от московской суеты: я гулял по улицам, ходил по музейчикам, галереям и кафешкам, мечтал о несбыточных планах. И как, чёрт подери, теперь приятно, что каждый камушек воспринимается не только через историю города и его искусства, но и через собственные переживания.
Вот здесь… да… помню… а вот там… о, круто, да… Я закрываю глаза и помню всё-всё-всё. Это греет. Это будет греть.
В Петербург я бежал от себя, но это было невозможно.
Я бежал от себя, чтобы прибежать к себе.
Всплески усталости дали знать уже в начале июня 2011. Я писал про то, что «всё не то и всё не так». И я действительно так думал. Лето 2011 я прошёл как в тумане и на автомате. (Вообще же: я ещё не раз скажу про туман и автопилот – не сочтите за недогляд.)
С головокружением подобрался я к осеннему семестру 2011. В университете начались проблемы. Я взвалил на себя столько, сколько не должен был,– появились конфликты. Сначала – в расписании. И никого не волновало, что при полутора ставках на двух факультетах я тянул шесть разных дисциплин, заканчивал с хрипотой диссер да ещё вёл просветительскую и творческую работу в обеих столицах…
Я не успевал быть в нескольких местах сразу, а то, что делал, оставляло совершенно безучастным тех, кто должен был бы это оценить. Кто обязан был бы это оценить. Я всегда удивляюсь: неужели, окажись я в своём возрасте и со своей уже имеющейся компетенцией где-нибудь в американском или европейском вузе, я бы пошёл через те же мыкания, с какими сталкиваюсь тут, в этой стране?
Ничего подобного. Я был бы уже известен на всю Европу. За моё мытарство я благодарен всё той же этой стране. Но теперь я уже покорно несу крест проклятия и невостребованности своих мозгов в стране-волчице, которая давит своих же сыновей… За что-то я это в прошлой жизни заслужил. Значит, пусть будет так.
…Кто знает, что такое современная наука в России, тот меня поймёт прекрасно; кто знает, как и какие диссертации защищаются, тот тоже не может не улыбнуться. Конец 2011 подарил мне особое удовольствие – предзащита. До меня слушали девочку с диссертацией. Маленькая чукча несла полную ахинею на тему «Образ мужчины в английской карикатуре». Самое смачно-вкусное – это вывод по результатам трёхлетнего корпения над трудом: «Образ мужчины в английской карикатуре – разный». От этого я получил полнейший эстетический оргазем.
…Пока же я предзащищался, у Кутыревых всё стояла и стояла ваза, а картина всё висела и висела…
И пока висевшее висело, а стоявшее стояло, в моей жизни внезапно материализовался однокурсник Лёшка Марков. С ним у нас по студенчеству были хорошие отношения на уровне «привет-пока». В 2011 я не поверил бы, что те, кого именую друзьями, исчезнут в лютую минуту; а те, с кем кажется невозможной общая тропка, вдруг станут близкими единомышленниками…
С Марковым мы курсе на четвёртом даже пару раз пытались куда-то вместе сходить, а одним зимним вечером он меня потащил даже в свои дальние скребеня на чай – попросил помочь настраивать компьютер (как будто я был великий спец), но – не сложилось. Да и с Дэном Хайкиным мы тоже общались на уровне «син тяо ань», если сталкивались в мужской курилке…
Краткая промежуточная мораль – нечего что-то предполагать. Что Бог запланировал – то и будет выдано в соответствии с графиком, в означенных суммах и количествах.
«Привет, Алексей,– пишет мне Маркéс,– нельзя ли найти нам человека на гида во Вьетнам?»
Полубезумный 2011 валился к концу. Сквозь всё ту же пелену и на автопилоте я отвечаю: «Сейчас размещу объявление среди своих…»
В своей излюбленной манере Ванька Мосин мне напишет три дня спустя: «Ахаха, я позвонил. Всё, поздравь меня: 30 ноября 2011 – десант в Сайгоне!»
Уходишь – счастливо!
Я пропустил событие мимо ушей и глаз.
А ваза всё стояла и стояла… Картина всё висела и висела…
Да, 2011 я прожил как в тумане весь от первого до последнего дня. Но вечным этот туман и эта пелена перед глазами быть не могли. Не могло быть вечным ослепление и терзание самого себя ради эфемерной химеры, но за какие-то кармические грехи я должен испивать чашу до дна и не вякать. И пущай. Так надоть. Я принимаю это так, как есть.
Високосный 2012 тоже начался раздрайным празднованием Нового года…
С первыми эшелонами будоражных дней примчалась и первая чёрная предвестница огромных перемен: умерла Зюзька, трёхцветная наша мурлычная хранительница-талисман. Старая киса была самая лучшая киса на свете, но рано или поздно приходит пора прощаться…
Только вот прощание с нею стало лишь первой чередой многих прощаний. Летом 2012 погибла вторая животинушка: чихуашка Лола словно специально бросилась под колёса грузовичка. А много ли ей было нужно – двухкилограммовой?
Это подкосило мамкины силы, но оказалось и последней вешкой, соединявшей с прошлым.
Хаосопорождающий, катарсический 2012 рвал постромки, заставляя отряхнуться от привычного, потому что расчищалась дорога к новому.
Жёсткое драматургическое развитие неслось скачкáми бешеных коней к запланированной кульминационной точке. Не в наших было силах что-то изменить.
Потерял – считай, что нашёл. Если ты не освободил руки от старого, то тебе некуда будет положить новое.
Ибо близилось время великих перемен.
…Вырвиглазной темнотой подползло утро 27 января 2012.
Оно могло и не наступить, встречай я его в Преображенском, а не рядом со своими медиками на Андрюхином семинаре в Подмосковье.
-Что-то тебе совсем невесело,– подошёл ко мне Вадим.
Я кутался в свой трёхметровый вязаный шарф и постукивал зубами.
-Ты уже третий день ничего не ешь,– ввернул слово Вахтанг.
Я снова кутался в шарф, молчал и снова постукивал зубами.
-Так,– словно отрезал Женя,– вечером будем лечить…
Я сидел в своей каморке и сжимал чёртов учебник древнеанглийского. Все эти “зэ блэкум тэйблум” и “ай уонтен жракен” уже прыгали рвотной суспензией перед глазами. Дверь в комнату распахнулась – вошёл Женя Солодянкин.
Что такое Женя, можно представить себе, если двухметрового бугая помножить на хирурга и Челябинск. В руках он нёс какие-то маленькие трубочки. Сзади семенили Мирек с бутылкой семидесятиградусной «Сливовицы» и Вадим с зажигалкой.
-Ложись,– скомандовал Женя,– и раздевайся.
В другой бы момент я и испугался, но тогда мне правда-правда было совершенно пофиг, что он со мной будет делать. Я подчинился.
Женя зажёг трубочки (которые оказались не чем иным, как суджок-терапией) и долго прижигал какие-то точки. Потом до электрических искр из глаз массировал локоть и шею. Иглой поколол по коленкам.
Белый потолок перед взглядом покрылся разноцветными кругами, и словно где-то вдалеке дзямкнула бутылка, что-то булькнуло в стакане, ложка что-то перемешала. Смесь перца и соли. Мирек передал стакан Жене.
-Сейчас выпей вот это.
-Не хочу,– едва слышно просипел я.
Женя разговаривать много не стал: он подхватил края полотенца под моей головой и усадил на кровати.
-Пей.
-Не хочу.
Он надавил на челюсти какие-то точки – и зубы разомкнулись сами. Жидкость влили в меня единым залпом.
Выпучив глаза, я свалился на подушку. Сверху бухнулось остывшее одеяло – я покрылся гусиной кожей и съёжился в судороге. Свет погас, дверь в комнату захлопнулась – и стало тихо-тихо. Глухо по коридорному ковролину удалялись три пары ног. Спустя несколько секунд я вырубился…
Это была точка, в которой где-то там, в вышине, качались весы и что-то решалось… И весы уже во второй раз (как ещё в десятом классе, когда я болел воспалением лёгких при запрете на использование антибиотиков из-за аллергии на них) качнулись в сторону брезжащего утра…
23 December 2012. — Dzerzhinsk (Russia)