Совместными усилиями Ромки Устинова, Светы Пичужкиной и Илюшки Трифонова я был, в конце концов, выпихнут из страны: «ты должен перезагрузить матрицу». Тогда, в начале февраля 2012, я и представить себе не мог, какую поднебесную череду откроет моя личная Февральская революция.
Едва выздоровевший, я плюхался в самолёт Москва – Тель-Авив. Я мчался в город Баухауса. Я нёсся к Средиземноморью, где после морозов мог немного подышать солёным воздухом и прочистить лёгкие.
Во время того зимнего семинара допытывался и Мирек: когда приедешь в Польшу? когда приедешь в Польшу? «В мае 2012», наобум ляпнул я.
И помчались один за другим города: Тель-Авив, Ашкелон, Иерусалим, Хайфа, Тула, Витебск, Катовице, Вроцлав, Тыхы, Краков, Волоколамск, Коломна, Белгород, Харьков, Сайгон, Нячанг, Далат, Ханой, Фантьет, Хюэ, Вунг-Тау. Взлёт следовал за посадкой, за посадкой следовал взлёт. Я так истосковался на земле, что в 2012 напрыгался по миру, как кузнечик: насчитал 17 самолётов,– при том, что за тридцать лет до этого – их было лишь 13…
И в мае 2012 я, наконец, увидел своими глазами батюшку Краков, которым грезил с детства. Я, наконец, говорил на польском в настоящей среде поляков, с упоением глядя на собеседников, которые под конец моего пятидневного пребывания отказывались верить: ведь «так говорить» я мог, «прожив тут минимум год»…
После в июле 2012, мы с Мирославом ехали в прожжённо-советском ночном поезде Кинешма – Москва, где в три жала (с Кириллом Андреевым) выжрали две литры вискаря. Из горла. Всё это шлифовалось вином, а Мирослав ещё добавил и пивом… Низменное взяло своё: Мирослав уже из Таиланда мне во Вьетнам слал сообщение: «Ты скоро вернёшься! И мы обязательно снова наклюкаемся, как тогда – в поезде!»
К Вахтангу в гости в Белгород я тоже поехал в 2012 – совсем незадолго до первой поездки во Вьетнам… А 2 сентября 2012 я стал крёстным отцом Сашки Бурмистрова…
-Ты понимаешь, что я далеко не самый идеал, аж уж по церковным меркам – так вообще адово отродье? – спросил я Андрюху, сидя на подоконнике в Решме.– Особенно при условии, что обо мне ты знаешь ой куда как больше остальных…
Слова гулко цокали по пустым коридорам. Андрюха посмотрел на меня и обнял за плечи:
-Вот именно потому я и хочу, чтобы ты стал крёстным моего сына.
Мало-помалу и перспективы (точнее, их отсутствие) с диссертацией прояснялись. Я попал на перекрестье и в полымя всей катастрофы, прости Господи – не я её так назвал, науки в стране. У Мирослава в Катовицах на кафедре мы будем с поляками обсуждать и это:
-Не понимаю, Лёша, так что же там происходит у тебя?
-Ничего, просто в России на науку всем по барабану. Ценятся: интриги подковёрные, поклоны коньячные, подкаты подлизунные, челобитие самоуничижительное. Думаешь, что-то с царских времён изменилось? Наука не то что на втором, а дай Бог на десятом плане. Кафедры – это шипящие старушечьи серпентарии, где бабки вцепились в свои стулья так, чтобы их вместе со стульями… ну когда настанет время… под Шопена… – я издал характерный краткий присвист.
-Но як то идыотычнэ. У нас считается, что чем быстрее ты введёшь новые методики, чем более сильных молодых специалистов привлечёшь, тем большее преимущество ты получишь. Молодые – это залог передачи традиции. Кафедры соревнуются переманиванием специалистов и предоставлением им условий…
-Тоже мне – сравнил цивилизованную страну с Россией. Это у вас. А у нас всё держится на злобе, зависти, подлянках, ненависти, взятках, ретроградстве. Да и не только остатки науки, которую и наукой уже давно не назвать. Правда, в моей ситуации ничего доказывать не нужно: что и сколько я стóю – уже давно поняли все, кому нужно. А если не понимают в деградировавших академических кругах, то моя цена от этого меньше не станет.
-Но защититься-то нужно. Особенно с такими наработками… – я впервые видел Мирослава, который даже не ввернул никакой шутки в своей привычной польской манере.
-Россия – единственная, пожалуй, страна, где усилия и труд не являются залогом успеха и показателем достижений. Связи нужны убедительные, звонки – телефонные, подхалимства – своевременные. А если тебе это претит или такового нема, то – сорри-мэн, гудбай. Не страна, а сплошное Средневековье: вырываются из грязи в князи – и превращаются в индийских набобов времён первой английской колонизации…
Теперь события эти настолько далеки, что они тоже маячат, словно из тумана: и как ареопажек сидел и делано ржал над моим ответом по билету на кандидатском экзамене (который и сдавал-то я с неведомого перепугу); и как мне ставили «три» за древнеанглийский; и как мурыжили с какими-то «недочётами» в тексте, хотя сами же сначала вроде как приняли диссертацию на предзащите…
Шёл май 2012. Ареопажек собрался меня слушать. Самым дивным воспоминанием останется великовозрастная дама (под полтос точно), которая пришла в миниюбочке а-ля шестнадцатилетняя девочка, села напротив меня на стуле и развалила пред мои очи… как бы это сказать… балетные упругие ножки… Вдохновляемый зрелищем, я старался скорее закончить это невыносимо приятное удовольствие. И правда – мне что, так не нравятся женские ножки?
…Ещё в своё время Вячеслав Всеволодович Иванов назвал госпожу Ахманову «ловкой авантюристкой», и можно в принципе представить себе, каким с годами стал террариум, собранный достославной мадамой. Во Вьетнаме (стоило поехать за тысячи километров ради этого) я узнал термин, предельно точно характеризующий все взаимоотношения там: «ахмановщина».
Ну а прокатившиеся очень так контекстуальненько аккурат к концу 2012 скандалы с неэффективными, простите за выражение, вузами и плагиированными, пардон, диссертациями только оттеняют всё мракобесие, царящее в наших, прости Господи, учебных заведениях. Кстати, во всём скандале с неэффективностью, извиняюсь, вузов нужно признать и частичную правоту: так называемые учебные заведения занимаются чем угодно, только не образованием и не наукой. Сбором денех – это пжалсто. В любых количествах. Во многих из них «договор возмездного оказания услуг» мелькает чаще, чем «сборник статей».
Под самый конец отчудил научный. В августе 2012 маман (совершенно меня не спросив, втайне от меня) договорилась с ним о встрече, чтобы, наконец, собственноручно выяснить, что же там происходит и когда вся эта мыльная опера закончится.
-Понимаете,– говорит моей маман он,– у Алексея очень плохой английский.
Маман выпадает в осадок:
-Это как так? – пауза. – Ну хорошо! Давайте мы возьмём консультации, мы готовы заплатить кому нужно,– пусть его научат хорошему и правильному английскому, какой требуется у вас!
-Ой нет, нет,– засуетился он. – Не нужно.
-Так я разве не знаю, что не нужно? Его нигде и ни разу и за русского-то не принимали!
Я снова столкнулся с грустной иллюстрацией анекдота: «Неважно, какая тема твоей диссертации. Важно – кто твой научный руководитель!» И как грустно это признавать… а я так верил… как и обычно – я так наивен… и так доверчив…
(В Сайгоне встретил одного немца, который что-то стоял и ждал. Спрашиваю: «Что ждёшь?» – «Да вот… воды купил, а у меня только сто долларов было… Вьетнамец ушёл разменивать. Жду сдачу…» Комментарии нужны, почему я захохотал, а потом, как мог, бедолагу успокаивал?)
Уже потом, из Вьетнама, я буду рассказывать, что плохизна моего английского и французского на самом деле подтвердилась. За коренного лондонца меня не принимали: то в Тель-Авиве англичанка заявит, что я «just South of London», то в Ханое американцы примут за австралийца. И за парижанина, твою мать, тоже не сошёл: французы будут уверены, что я – бельгиец. Только с немецким номер прошёл более-менее: в Сайгоне одна пожилая чета из Мюнхена меня начала уверять, что я говорю так, как говорят в Дюссельдорфе. И что русским я быть ну никак не могу.
Да и внешне, мол, больше похож на шведа или датчанина… Вашими бы устами… как бы я хотел ростик, как у шведа,– метр-девяносто бы… Но это уже мои глубинные грустности и по другому поводу…
Вообще же оцените ситуацию. Мне вменяют отсутствие экзамена по древнеанглийскому языку. Предоставляется три недели.
Да, я понимаю, что за это время не узнать всех перипетий морального падения гласных, что вы, мадамы, таки зазубрили за сорок-то лет, но если вы рискнёте за три недели хоть какое-то представление получить о санскрите или выучить исключительно по книжкам и из общения за два месяца вьетнамский – я с вами буду согласен даже поговорить. И даже – наравне.
А пока – «ямбись оно всё хореем через амфибрахий». Для себя на науке в России я крест поставил: она попросту никому не нужна. Да и мне тоже как-то уже… Хорошая формула: «не бывает поздно, бывает уже не надо…»
Во всяком случае, до момента, когда дубинные головушки просветлятся: «Если не вы, то кто спасёт остатки…» (Какой же я неисправимый романтик. Я и правда в это верю?)
На Тверской же всё стояла ваза… висела, если помним, картина…
И вот в марте 2012 в кафешку на Алексеевской вплыл он – внешне совершенно не изменившийся за годы. И улыбчивый: с того самого момента я и заметил, что с людьми он умудряется говорить так, что, кажется, и мёртвого уговорит встать. Это уже потом, во Вьетнаме, он будет мне всё с той же хозяйской интонацией показывать свои растения у дома и урчать, словно Матроскин про вторую корову и сено:
-Воооот…. Ррррастёоооот… Смотррррррррррри, какой я вьюн посадил… А вот тут – арбузное семечко… а вот тут… вооот я што смастерррррииил…
Марков нас представляет друг другу:
-Это Татьяна… Это Алексей…
А ваза всё ещё пока стояла и стояла. И картина пока всё ещё висела и висела. Потому что пока рано: не все ниточки драматургии сплелись воедино. Летом 2012 из Вьетнама возвращается Ваня Мосин. Мы гуляем по Новодевичьему – и я набираю телефон Маркова.
-Я еду! Еду к вам! Я хочу попробовать тоже! Посмотреть и поэкспериментировать!
-Я только всеми руками «за»! – резюмировал Лёша.
И уже в августе 2012 я впервые плёхал по двухполоске от Сайгона до Фантьета. Я тогда ещё не знал, что произойдёт и зачем я еду. Я тогда ещё не понимал написанного по-вьетнамски на вывесках… Всё только начиналось…
-Здравствуйте, Наталья Алексеевна,– с замиранием сердца говорю в трубку я, зная, что мне сложно будет договариваться о долгосрочной приостановке сотрудничества,– так и так. Я уезжаю во Вьетнам.
Тумблер щёлкнул – и ниточки сошлись в единой секунде. И за этой развязкой я больше не верю в то, что от нас что-то зависит. Не мы сами плетём наши судьбы. Судьба желающего ведёт, нежелающего – тащит. Реакция превзошла все мои ожидания:
-КАК – ВЬЕТНАМ?
-Так…
-Лёшечка! Да ведь это же страна нашей молодости! Мы с Юрой познакомились там и там полюбили друг друга!.. Мы прожили там три года!
И уже спустя несколько дней я сидел и рассматривал ту самую ханойскую вазу и шёлковую картину. Они перестали быть просто вазой и просто картиной. Они ожили и наполнились смыслами и восторгами.
-Мы столько лет собирались снова поехать туда, но нам всегда казалось, что это так и останется мечтой. Ты скатализировал нашу решимость ехать!
«Встречай нас 6 декабря 2012 в Сайгоне!» – напишут они мне несколько недель спустя.
В середине ноября 2012, после полутора месяцев экскурсионных Далатов и Нячангов, я распрощался с ребятами в Муйне и сел на автобус, петлявший по горному серпантину… Ехали мы вместе с Петром Ковалёвым, который за теми же приключениями во Вьетнам прилетел почти в одно время со мной. Теперь сбылась его мечта: он живёт в тропической рыбацкой деревушке по-над морем… Он сидит со своим другом Нье в кафешке и чистит свежевыловленных креветок…
А моё время было ограничено 20 декабря 2012. Было сорок дней, чтобы доучить язык, собрать материал для книги и музыки, отфотографировать всё необходимое. Я мчался от самолёта к самолёту… Далат – Ханой – Хюэ – Сайгон… И вот оно – две недели с Натальей и Юрием в безумном южновьетнамском мегаполисе. И три дня в камбоджийском Ангкоре, после которых я не смогу на архитектуру смотреть по-прежнему – никогда.
Кульминацией были сайгонские руфтопы и наши визиты в местечки вроде китайско-вьетнамского рынка Чолон, где почти не бывает европейцев. Мы садились в придорожное кафе. Я заказывал еду и о чём-то шутил с вьетами. И потом – самое вкусное: сбегалась вся округа со всех лотков. Пожилые вьетнамки весело хохотали, тыча в меня пальцем, блестя изумлёнными глазами и приговаривая: “антяй, антяй” (“вегетарианец, вегетарианец”) и “ной тынь вьет” (“говорит по-вьетнамски”). И смех их – вершина восторга и неверия глазам и ушам: этот белый варвар говорит на их языке и понимает их…
«Зачем еду, честно говоря, до конца не знаю,– говорил я маме накануне отъезда,– но чувствую, что должен найти какой-то огромный ответ на огромный вопрос моей жизни…»
И – я нашёл его…
После моих авторских прогулок и экспедиций – полтора месяца бесценнейшего опыта в туризме, который открыли Лёша Марков и Денис Хайкин, стали долгожданным и долгоискомым прозрением. Я промолчу про то, что, по сути, параллельно получил новую специализацию – на практике, голыми руками по углям, фейсом об тейбл, по принципу любимого анекдота про «сбрось её с моста в реку»…
Денис – организатор от Бога, и тут нечего приписать или убавить. В людях разбирается с одного жеста. Когда в Муйне я вошёл в его виллу и сел в кресло, он перехватил мой долесекундный полувзгляд, встал и сказал:
-Сейчас я налью тебе воды…
Первые выходы на экскурсионные автобусы в Далат и Нячанг были для меня разрывом мозга, сломом всех стереотипов, переосмыслением себя, переоценкой собственных ценностей. И всё встало на свои места, когда, наконец, именно от Дениса я и услышал и – главное – прочувствовал, пропустив через попорченную годами кровь, фразу года, а может быть, и руководство на дальнейшую жизнь:
«Какая бы ни складывалась ситуация, стороны должны расходиться, говоря друг другу “спасибо”…»
* * * * * * * * * *
Кто однажды понимает, что это за неистребимая отрава – Дальний Восток, тот понимает, почему туда будешь жаждать вернуться, как вернулись Наталья и Юрий четверть века спустя. Тот поймёт, почему стремление к Китаю, Японии, Вьетнаму, Камбодже и Корее теперь будет определять моё существование…
Кто не пробовал понять эти культуры – тем они, конечно, кажутся враждебными и чуждыми. А ведь достаточно лишь минимального усилия, чтобы кажущиеся большими условности начали приобретать логичные очертания. Конечно, нужно знать и язык, но на крайняк достаточно и просто открытой души…
Кто вдобавок пожил в буддийской культуре, кто с гипнотизирующими благовониями впитал и монашеские хитрюще-юморные улыбки, тот понимает, почему так хочется сказать: было что-то в жизни – хорошо, есть – окей, будет – нормально, не будет – да и пох.
Несколько месяцев в буддийском спокойствии и философичности пропитали меня и любимой фразой Петра: «Всё в жизни – это всего лишь события, которые с нами просто происходят. Или – не происходят…»
И за всё, что произошло и произойдёт, в конце первых двух лет четвёртого десятка я всем без исключения говорю: спасибо.
Я не ангел и не мягкая игрушка. Я не идеальный пушистый няшко. Не буду и не стремлюсь. Да и вообще – исключительная правильность вызывает настороженность. Лучше принимать друг друга и всё вокруг так, как есть. Со всеми шероховатостями. Только мерзкий слизняк да паршивый гололёд гладки, где ни ухватись.
А от нас всё равно ничего не зависит.
И во мне хватает всего и очень разного. Но это нужно, чтобы весы не заваливались только на одну сторону.
Потому что да, чёрт возьми, это – я!
24 December 2012. — Dzerzhinsk (Russia)