духкха
Его лапы обжигал колючий снег. Было невыносимо холодно и больно, когда подобный стеклу наст врезался в подушечки лап, отчего начиналось кровотечение. Серая шкура была то тут то там порвана, обвисла и казалась мешковатой. Кое-где были сгустки замёрзшей крови, от которой он никак не мог отделаться.
Он стоял посреди бескрайней снежной пустыни, посреди враждебной ночи, совершенно один на несколько миль в округе. Его ненавидели все, кто только мог,– и он платил ответной ненавистью. За ним охотились все,– и он охотился за всеми, кем только мог. Его никто не жалел,– и от него невозможно было дождаться жалости. У него не было друзей… Друзья! Он только что прикончил в изнурительной схватке этого мерзавца, который осмелился сделать ему столь унизительное предложение. Ни с кем он не желает делить эту равнину; ни с кем не желает бегать бок о бок; ни за кого, кроме себя, не желает драться и ни с кем не желает делиться добычей. Мир, ты слышишь? Он хочет быть только один, ему не нужен никто, только покров ночи, только добыча! Он ненавидит всё подлунное…
Он приподнялся и злобно зарычал, обнажив два ряда клыков. Добыча… Нестерпимо хотелось есть и спать. Мерзкий мир! Слой наста слишком толст, а его лапы обессилели и нет возможности вырыть себе яму в снегу… Сев, он снова зарычал. Один… Только луна холодно смотрела на него из-за небрежно разбросанных облаков. Он поднял морду вверх и посмотрел на луну. Безучастный космический свет отразился в его глазах неизбывной ненавистью. И снова с такой же ненавистью он подумал о своём собрате, которому перегрыз глотку. Пусть помнит, негодяй: волк волку – человек. Пощады не будет никому, никому не будет прощения. Он будет один, он будет драться за свою свободу и независимость до самой последней капельки своей звериной крови, он не уступит никому своё место под луной среди этих ненавистных снегов.
На его исступлённое рычание ветер из лощины ответил протяжным воем, снежной пылью, которая налетела на него, накрыла словно тюлевым покрывалом, залепила глаза и заставила зябко вздрогнуть. Он встал на четыре лапы, отряхнулся и снова попытался выгрызть клыками льдинки крови, висевшие на шкуре. А Луна над ним продолжала равнодушно скользить сквозь Вселенную.
Он затрусил вдоль лунной дорожки, злобно глядя из стороны в сторону, всё ещё надеясь, что какой-нибудь шальной заяц попадётся ему. И не существовало для него ничего, кроме бескрайней степи, света луны, отражавшегося в его глазах, и ненависти ко всему живому. Но за что его все так ненавидят? Весь мир – это мир мерзавцев. Что этот тип хотел от него, предлагая свою верную лапу? Правильно сделал, что не стал миндальничать с ним. Смерть – любому, кто пытается нарушить Великий Звериный Закон. Он знал, что добра как от волков, так и от людей, ждать не приходится.
Вдруг он заметил, что вдали свет луны словно вырвал из мрака что-то грязно-кровавое. Он побежал быстрее. Чем ближе он подбегал, тем яснее ему становилось, что это было. Кровь! Свежая кровь! Пятна свежей крови на снегу! В тот же момент шерсть на нём стала дыбом, он отскочил словно ошпаренный кипятком и зарычал. Он узнал запах: то была кровь только что разорванного собрата. Но как она могла оказаться здесь? Он остался лежать где-то сзади, на опушке леса, он прекрасно это помнил. Но место ему явно было незнакомо, и он зарычал от недоумения,– громче, чем прежде. Он затрусил прочь от кровавого развода на снегу, но через некоторое время заметил, что снова приближается к красному разводу.
Недоумение сменилось раздражением. Он пытался засыпать кровь снегом, на что кровавый развод отвечал шипением и паром, клубами поднимавшимся в воздух. Он снова отскочил, не понимая, что происходило с ним в эту ночь в этой проклятой степи. Всё было против него, его ненавидит даже мёртвый! О этот богомерзкий мир!
В отчаянии он бросился прочь, но кровавый развод мелькал впереди всякий раз, как только он пытался убежать от него, а когда он неотвратимо подбегал к красным пятнам, их становилось всё больше и больше. Он опьянел от злобы и ужаса, сердце билось в хачатуряновских ритмах, ему стало трудно дышать. Из глаз посыпались искры, он словно ослеп,– он уже не видел ничего вокруг себя, кроме кровавого пятна; ему даже начало казаться, что весь снег в степи приобрёл пурпурный оттенок.
Он прижал уши к затылку, зарычал и с закрытыми глазами наугад бросился в сторону утёса над замёрзшей рекой, который находился неподалёку. Он мчался вслепую, надеясь вырваться от преследовавшего его видения, но в тот же миг он осознал, что наваждение не отпустит его: вот он снова увяз в чём-то липком и солёном, на том самом утёсе, к которому стремился.
Силы начали покидать его. Он был побеждён миром, мстившим ему. Отчаянным прыжком он вырвался из кровавого плена, но сил убегать больше не было. В изнеможении он сел на снег.
Запах крови убитого собрата не вызвал в нём никакого раскаяния – нет! – это не присуще его породе. Его волчью душу переполняла нараставшая ненависть. А Луна уходила дальше к неприступным горам и через некоторое время должна была совсем скрыться. Он не раз пытался разжалобить её звуками своей заунывной арии, но та всякий раз скрывалась за горизонтом, презрительно махнув на прощание шлейфом тянувшихся за ней облаков. Проклятая луна, мерзкий бестолковый диск, отражение ещё более ненавистного солнца, проклятого фонаря. В припадке дикой злобы на весь этот мир, на весь этот гадкий, подлый мир он завыл, завыл протяжно, надрывно. Долина снова ответила ему заунывным воем ветра и поднимавшейся снежной бурей.
Скрываясь за острыми вершинами, Луна ещё раз с презрением обвела своим единственным глазом безбрежную белую долину и закрылась одной из туч, так и не взглянув на две точки,– красную и серую,– выделявшихся на бескрайнем белом просторе.
6 October 2001. — Dzerzhinsk (Russia)