Тоска и безнадёга свербели во мне,
покоя вновь не давая
от предательств,
что бесконечно,
словно кувалды, меня оглушали,
не щадя ни секунды.
Ты ль нагрезилась мне?
иль ты вправду ко мне снизошла,
дабы смог тебе я
изрыдать своё горе?
Ты знаешь ныне:
всё, что в жизни было можно,
я уже перемечтал,
всё, что было можно испортить,–
испортил,
всё, что мог потерять,–
я уже потерял…
Я вовсе не ждал тебя в сумраке ночи,
но поступью мягко-пружинной
из тиши зазеркалья
ты на постель
ко мне соскочила –
ласки желая.
Ты явилась внезапно.
Стащила с меня покрывало,
лязгнув вместо привета зубами,
огромными сверкнув зерцалами,
дымившимися в ночи,
подобно стеариновым свечам
под сводами готического храма.
Жезлом-хвостом
сбросила с меня
пелену непониманья и сомнений,
рассеяла прежние думы,
к себе поманив,
к новой правде, любви –
к страсти колючей…
Я исскучался без тебя,
не ведая, что можешь
где-то ты существовать
и что я могу
тосковать по тебе!
Приюти же меня
на перепутье чресел своих,
отдай свой огонь,
я отдам тебе – свой!
Я – твой ян,
ты – моя инь.
Чёрное – ты,
бесцветное, убогое, жалкое – я…
Почему много лет не знал я
глубинной страсти своей,
под спудом ошибок запрятанной?
почему не там я искал,
где нужно было?
почему мы вечно ищем не там?
почему никто не укажет,
где нужно искать?
почему прочь гоним мы тех,
кто готов подсказать,
в каком направленьи идти?
Я познал свою страсть,
когда впервые
в ночь грозовую
твой розовый
влажно-прохладный язык
ожёг мои губы…
И корчилась гроза,
и колыхались сполохи огня
за разноцветным витражом…
Гроза!
ты – как симфонии грохот,
как магическая песнь
друидских обрядов!
И был ливень стеною,
и в окна мчались потоки
бушующей лавы небес,
и ветер хлестал,
стегая нещадно деревья,
согбенные долу,
словно желая ворваться,
чтобы за собой утащить и
потом – раздавить.
Гроза!
Ты – мирозданья венец!
ты – Зевса дочь,
ты – Индра всемогущий,
ты – Архитектора Вселенной
любимейшее полотно!
Здесь – танец, свет и тень,
здесь – музык магия,
здесь – поток заклинаний
в сумрачном каскаде капель,
на слова похожих…
И под этот бешеный рёв
я с чёрною обнимался пантерой,
на пролёте лестничном сидя…
И лапы её нежно касались
коленей, груди,
бёдер, ладоней моих.
Я ответно ласкался, но знал,
как коварна, увы, ты,
о жрица диких лесов!
Как знать,
что сверкнёт в глазищах твоих
в следующий миг?
Страсти ли новая вспышка?
Желанье сожрать?
разорвать?
истерзать?
или просто ты в джунглях сокроешься,
в умбре вечерней навек растворившись?
И вот всё ближе дыхание твоё,
что слаще стафиды и ладана!
Обнимай же ещё! целуй!
не жалей! не щади!
о чёрная пантера моя!
Но не из ада ли ты?
не Гадеса ли миров ты посланница,
о чёрная пантера моя?
Почему,
госпожа,
супруга моя,
боишься ты дня,
словно был бы тебе
он из злейших врагов?
-Наивный! был твой ответ.
как многого ещё ты не знаешь!
Покрывало ночи чем темнее –
тем лучше:
оно ютит откровенность,
к правде нас призывая.
Что – день? он лжив,
и вместе с ним – мы тоже лживы.
День – чопорен, ночь – бархатно нежна,
как подушечки моих лап.
И правду проще друг другу открыть,
когда глаз не видно.
Ночь – обитель запаха, прикосновенья, слуха!
но – не зренья!
Зренье – отравляет мир,
оно обманно,
как наркоманов и пьяниц виденья.
Не поддавайся…
Я жду твои губы
на лапах нежно-упругих своих,
если и впрямь готов идти ты со мной.”
Так просит ночь.
Отдамся! отдамся всецело
котловану страстей!
Кому же ещё, как не тебе,
посланница ночи,
чёрная подруга,
супруга вельветовых тайн?..
Я шёл к тебе –
сквозь проклятия и холод
несказанных слов.
И проклятия не было
и доныне нет страшнее,
чем проклятие –
прийти к тупику,
чем проклятие –
отсутствием новых дорог.
Нет расставания страшнее,
чем расставание не навсегда,
а лишь – на время,
без обещанья иль надежды возвратиться.
А так и проклинали меня,
так и расставались со мною –
терзая присутствием близким.
-Денно и нощно
ты будешь страдать,
пока не поймёшь,
что счастья с человеком
человеку не обресть.
Да, есть далёкие планеты,
миром омытые,
где Говинда пасёт стада,
им на свирели играя.
Но не здесь тебе
райские поля обрести.
Здесь – брести,
спотыкаясь о ложь,
заушательства завистников
и монолит равнодушных.
Познает человек одно из двух:
игру в одни ворота, когда,
себя всецело отдавая,
он не получит ничего взамен,
или же, любя, страдать будут оба,
себя разделяя барьером,
что сами построят
от сомнений, метаний.
И невидимых пуль картечь
рассечёт сети чувств,
и дохлой свечи фитиль
угаснет от лёгкого ветра…
Нет!
счастье в себе же
должно искать,
свою чёрную пантеру
в колышущемся мраке поджидая…”
Так забери же меня – навсегда!
унеси меня прочь
в непролазный сумрак джунглей твоих!
Ты – сольёшься со мраком,
а я – с тобою сольюсь,
о дикая кошка моя!
Мир! что есть ты, если в нём
для нас для двоих места – нет?
Мир! такой, как ты есть,
ты мне – не нужен!
Ты – мара!
ты – грёза, обман, сновиденье,
от которого хочется
поскорей пробудиться –
поглубже уснув.
Я тобою хочу обладать
и, в тебя часть себя погрузив,
испытать хочу
безумие первобытной любви,
о пантера моя!
Забери же к себе!
хватай и тащи!
Я далёк от самадхи – и пусть!
Мне важен лишь
блеск твоих глаз
в темноте –
и слиянье с тобою.
-Соединенье со мною, безумец,
может жизни стоить тебе.”
Смерть? что мне смерть?
не пугать же ты будешь,
священная моя госпожа,
детскою сказкой?
Века гениальных софизмов
придумали страх перед смертью
с единственной целью:
чтоб клерикальные шайки
в средневековья хаосе
смогли удержать в повиновенье
массы рассудков, мраком покрытых.
Смерть? что это –
как не обещание снова воскреснуть,
как Христос воскресал?
как птица Феникс,
что в пепле
вновь обрела оперенье?
Рожденье? отличье его
перед смертью лишь
в шаге затяжном
перед новым уходом в могилу.
-Так ты не боишься?
если всё так – то люби этой ночью меня,
себя растворяя во мне.
И если ты хочешь со мною идти,
все свои фреймы, гештальты
разрушь.
Они ни к чему.
Стереотипов сети обманут тебя,
навек в кандалы заковав.
Идём же за мной, мой слуга,
мой господин…”
Я иду за тобой!
моя госпожа,
чёрная пантера моя!
С тобою вдвоём – и только вдвоём!
Ведь блажен вовсе не тот,
кто знает сладость дороги,
Блажен воистину тот,
кто знает сладость дороги –
вдвоём!
Я устрадался, пьяно мечтая
о твоей наготе неприступной,
о запахе имбирном пещеры запретной,
куда примешь ты часть меня –
этой ночью.
С меня, усталого,
сорви одежды,
что совсем не нужны
для сближенья с тобой –
этой ночью.
Пусть я устою
против мира презренья –
мне не устоять никогда
против ночи призывов…
И чем плотнее мантия,
которой ночь окутает
безумием таврённый мир,
тем яснее я слышу призыв:
снова – к тебе!
Снова к тебе – на колени
главу мою преклонить,
чтобы лаской твоей насладиться.
И я прочь
на тебе улетаю от мира,
который брезгливо меня отверг.
В твоей обители ночной
уже ничто не разделяет нас…
Когтем своим,
словно бритвой по маслу,
рассеки мою грудь!
Сердце вынь – и ласкай!
Для тебя пылает и бьётся оно
в кровавых фонтанах…
Здесь всё – твоё!
Нелепо бы было ныне обратно бежать,
да и я – не хочу.
Клыки пусть терзают меня:
я отдаю тебе тело своё,
в тебя проникая всё глубже,
с тобою сливаясь,
твоим становясь и –
тобой становясь.
Я видел любовь,
с тобою её я познал;
я знаю страсть,
с тобою её я познал;
я нежности пламя постиг,
ты дарила мне эту нежность!
Терзай селезёнку и печень –
что тело моё для
познанья верховного смысла?
Оно лишь карцер,
в котором метался я
до знакомства с тобою.
Разруби же стальные прутья решёток
когтем верным своим!
Разорви же клыками верёвки
моих предрассудков дернистых!
Гениталий сок отдаю я тебе,
тебя постигая,
в тебя погружая
тело своё.
Совокупись и пожри,
теперь всё – неважно,
вечная супруга,
о чёрная пантера моя!
Воскресну – даже если
на ложе твоём я умру,
не встретив прощальный рассвет.
Просветленье последних секунд мне важнее,
чем тысячи жизней,
что мотаем мы
на бренной земле.
Пусть я рисковал,
на лестничной клетке
в ту сакральную ночь
тебя обнимая!
Я знал: игра стоит свеч –
стеариновых свеч моей жизни.
Но теперь – в эту ночь! –
я всё понял внезапно
на ложе с тобою,
о дивная
чёрная пантера –
моя!
24 July 2004. – Staraja Pustynj (Russia)