Герменевтика, наука о понимании, была изначально призвана толковать темные места Священного писания в соответствии с догматами Церкви. Однако с течением времени, в особенности после появления трудов Дильтея и Шлейермахера, сфера ее применения расширялась, а процедуры вывода смысла становились более строгими. В XX веке Ханс-Георг Гадамер своим исследованием “Истина и метод” придал науке наиболее завершенный вид.
Традиционно в процедуре герменевтического вывода смысла выделяются три аспекта – в зависимости от решаемых задач: subtilitas intelligendi (понимание), subtilitas explicandi (истолкование), subtilitas applicandi (применение).
Современная интерпретация наследует от герменевтики целый комплекс проблем, связанных с пониманием и истолкованием. Герменевтические установки на понимание сохраняются даже при интерпретации речевых выражений, а в пределе – при истолковании любых семиотических произведений.
Мы сталкиваемся с проблемой понимания всякий раз при интерпретации языковых произведений в связи с так называемыми проблемными суждениями, как-то: высказывания, строящиеся с нарушением правил сочетаемостных ограничений; “странные” высказывания (строящиеся на тавтологии); семантически сумбурные высказывания (Кондаков) и многие другие. Не претендуя на полноту изложения типологии проблемных высказываний, остановимся, в частности, на аномальных высказываниях, в которых нарушаются правила сочетаемостных ограничений.
Аномальность такого рода связана с так называемым “категориальным сдвигом” (Арутюнова), а это, в свою очередь, подводит нас в целом к проблеме категоризации и ее значимости для адекватной интерпретации языкового выражения.
Способ категоризации, как указывает Джордж Лакофф, может быть различным: научная таксономия, объективно структурирующая мир, докса, которая разделяется большим количеством людей, но не обязательно согласуется с научной таксономией, а также авторский идиолект, который чаще всего противоречит как первому, так и второму способу категоризации.
В настоящей статье коснемся именно способов интерпретации индивидуально-авторских категорий. Проанализируем такое высказывание из сказки Бернара Клавеля:
Si je n’étais pas le plus malin, je ne serais pas devenu si vieux dans un ruisseau où il y a des truites, des serpents d’eau, des couleuvres, des canards et des hommes.
(Bernard Clavel, Le roi des poissons)
Нельзя не заметить, что некоторые из указанных семем: ’serpent d’eau’ угорь и ’couleuvre’ уж – действительно образуют класс как в языке, так и в контексте, поскольку входят в таксономию //пресмыкающиеся//. Между тем, помимо указанных семем, в данный класс включаются также ’canard’ утка, ’homme’ человек и ’truite’ форель, которые, как известно, принадлежат иным таксономиям в научной картине мира.
Возникает вопрос: каким же является родовой признак, по которому все семемы сводятся в один класс? Можно предположить, что это /одушевленный/, но такое толкование вряд ли позволит нам продвинуться в понимании художественного текста Бернара Клавеля.
Такой признак, впрочем, есть. Это афферентный видовой признак /таящий в себе опасность/, однако в данном случае он становится родовым. Опять же возникает вопрос: какая опасность может таиться в форели?
Вопрос останется без ответа, если мы не прибегнем к интерпретации данного класса через создание ассумптивного универсума говорящего, в нашем случае – старого гольяна (маленькой пресноводной рыбки из семейства карповых), поучающего речной молодняк об опасностях их заводи.
Данное множество, таким образом, становится понятным, но не является кодифицированным, поскольку распадается оно так же быстро, как и создается. В.Г. Гак называл такие множества прагматическими, а Растье – контекстуальными классами.
Итак, в ассумптивном универсуме гольяна данное множество будет содержать признак /опасный/, в то время как в ассумптивном универсуме, скажем, щуки – не все элементы данного множества попадут в этот класс.
Аналогично обстоит дело и в следующем примере из той же сказки Клавеля:
Il y voyait mille objets bizarres allant de la vieille chaussure au sommier, en passant par la cuisinière, la boîte de conserve, le bidon, l’assiette cassée et la roue de bicyclette.
(Bernard Clavel, Le roi des poissons)
Данный класс образуется по афферентному видовому признаку /бесполезный/, но это опять же не позволяет до конца понять смысл фразы, поскольку класс может включать в себя бесконечное множество предметов. В данном отрывке мы также сталкиваемся с необходимостью создания ассумптивного универсума карася, который видит бесконечное множество объектов, засоряющих дно водоема.
В связи с этим возникает вопрос: подавляет ли афферентный видовой признак ингерентный родовой и как быть с родовыми признаками ’chaussure’ – /обувь/, ’assiette’, ’bidon’ – /тара/ и прочими? В первом приближении может создаться впечатление, что в контексте эти признаки полностью нейтрализовались, хотя на самом деле вряд ли можно говорить о полной их нейтрализации. Ответ на этот вопрос будет положительным лишь отчасти, поскольку подобная категоризация служит скорее для создания так называемого референтного впечатления (illusion référentielle).
В обоих проанализированных отрывках мы так или иначе имеем возможность, пусть даже в предельно общем виде, но выделить некоторые афферентные признаки, по которым в индивидуально-авторском идиолекте данные предметы образуют осмысленную категорию.
Иначе обстоит дело с постмодернистской эстетикой, как, например, у Николь Броссар:
alors j’ai pensé au mot destruction
et à tout ce qu’il faudrait rassembler
(été, jazz, corps à corps et tango,
immensité, jardin, rivage et quelques
insectes)
(Nicole Brossard, Au présent des veines, No. 6)
Данный пример – образец типичной для постмодернизма игры, в которой закладывается установка на создание новой таксономии на основе разрушенной привычной таксономии. Несмотря на “собирание” предметов (?rassembler) в некоторый единый класс, в основе данного приема так или иначе лежит деконструкция (?destruction).
Действительно, что общего может быть у ’jazz’ джаз – /музыка/ и ’corps à corps’ рукопашная схватка – /боевое искусство/, ’immensité’ необъятность – /абстрактное/ и ’jardin’ сад – /конкретное/, ’tango’ танго – /танец/ и ’insect’ насекомое? Ничего нет и быть не может. Все эти явления находятся друг с другом в деконструктивно-конструктивном отношении, которое и стало основой приема даже не сюрреалистической, а именно постмодернистской эстетики.
Таким образом, хотя формально элементы находятся в отношении конъюнкции посредством соединительного союза ‘et’ и, соединение не переходит в единение, ибо невозможно найти тот общий признак (хотя бы афферентный), по которому данное множество можно было бы свести в осмысленный класс.
Этот прием строится на основе семантической дистанцированности, где отношения между элементами множества максимально удалены друг от друга или попросту сведены на нет. В этом содержится своего рода эстетическое удовольствие от неожиданных сочетаний предметов.
Вообще же отклонение от норм языка и зачастую отход от норм социальных в современном художественном тексте возведены в ранг художественного приема. Как мы видим из проанализированных отрывков, способов подобного нарушения классификации на уровне индивидуально-авторского идиолекта в предельно общем виде два:
- высказывания, в которых можно найти некоторый общий афферентный признак, позволяющий установить некоторое правило образования того или иного класса;
- высказывания, в которых невозможно или практически невозможно выделить никакого общего афферентного признака, и в таких случаях следует говорить об определенной авторской эстетической установке, которую необходимо принимать как данность и не пытаться проинтерпретировать.
Истолкованию, как мы видит, подлежат любые языковые выражения, в которых наблюдаются случаи категориального сдвига, то есть везде, где имеется проблема понимания.
Категоризация и понимание взаимосвязаны: способ понимания определяет, каким образом предметы распределяются или могут быть распределены по классам, а способ категоризации отражает способ видения мира субъектом, совершающим категоризацию, при этом зачастую индивидуально-авторская категоризация может предельно дистанцироваться как от доксы, так и от научной таксономии.
В индивидуальной категоризации мы выделили две предельно общих категории аномальных высказываний – интерпретируемых (в которых возможно нахождение общего афферентного признака) и неинтерпретируемых (высказывания, которые сводятся к особому художественному приему и которые необходимо принять такими, какие они есть).
С учетом всего выше изложенного становится понятно, почему сейчас столь актуально подключение герменевтических операций при интерпретации индивидуально-авторских категорий.
БИБЛИОГРАФИЯ
- Бочкарев А.Е. Семантический словарь. – Нижний Новгород: «Деком», 2003
- Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. – М.: «Прогресс», 1988
- Кондаков Н. И. Логический словарь-справочник. – М. «Наука», 1975
- Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. – М. «Языки русской культуры», 1988
- Лакофф Дж. Огонь, женщины и опасные вещи. – М. «Языки славянской культуры», 2004
- Гак В.Г. К проблеме семантической синтагматики // Проблемы структурной лингвистики 1971. – М.: «Наука», 1972, с. 367-395
- Clavel B., Contes choisis, Moscou, Radouga, 1987
- Anthologie de la poésie française du XXème siècle, Paris, Gallimard, 2003
17 April 2006. – Nizhny Novgorod (Russia)