За ворохом последних событий — всяких конференций, фестивалей, дискуссионок и прапремьер, — я совсем не заметил, как подобрался Новый год… Мы совершенно выбились из тихой и уютной жизни, когда бродили из кафешки в кафешку, глотали кофе, что-то придумывали, сочиняли, строили, потом отвергали, потом ещё раз фантазировали, снова отвергали…
И лишь когда однажды я ругнулся себе под нос, что некоторые встречи отменяются за двадцать минут, лишь когда вышел на первый ледок — вот тогда невольно выдохнул: «Боже, как давно я просто не гулял по Москве!»
Как это на самом деле проблематично — вырваться и, ни о чём не думая, брести по улочкам, похрустывая мёрзлыми лужицами, дотрагиваясь до оград, мозаик, мраморной живности, населяющей кварталы…
Как много сложнее — писать о Москве: ведь нет уже ничего, что в ней бы не воспели и не обругали, нет ни одного закутка, куда бы не залез пытливый объектив и не в меру любопытный нос, нет ни одного камушка, который бы по кусочкам не растащили все — от краеведа в свои местные книжки до серьёзного искусствоведа или диггера в свои бложеки…
Тем сложнее становится писать о Москве, когда вникаешь в её сущность и понимаешь, что нет в ней ничего однозначного: сегодня — красно, завтра — поперечно.
«Боже, как давно я просто не гулял по Москве!»
Сворачиваю в Шведский тупик и прохожу сквозь дворики к Газетному переулку… Москва уже начинает украшаться перед Новым годом миллионами огней — и даже машины сигналят как-то по-праздничному среди мокрого снега, который ворочается с обочины на обочину и по узеньким улочкам центра, и по широким лентам, раскручивающимся к окраинам…
Вслушиваюсь в вечерний перезвон колоколов. Вдруг вспоминаю учёбу в Штатах и одну
высокомерную (как оказалось позднее, не самую далёкую) студенточку:
— Ну а что у вас там смотреть, в Москве? — подчёркнуто отчеканив своё «down there», задала она риторический вопрос. — Всего-то Кремль да Красная площадь!
Да, Нью-Йорк для неё был — «up there», Москва — «down there». Да, всё те же далёкие «там» — но с такими разными знаками! Мне же в те годы тема путешествий была ещё ой как далека и неинтересна, и я то ли промолчал, то ли промычал что-то невнятное вроде: «Ты просто не знаешь…» До первых вылазок по Поволжью и Подмосковью оставалось ещё долго-долго… Но на подкорке смутно прописалась идея, что города наши, — большие ли, малые ли, — словно спящая красавица, с которой мы сами ленимся сдёргивать паутину, накрученную за столетия сна. Что говорить о тех, кто приезжает и потом развозит нашу же клюкву по всему миру?
«Боже, как давно я просто не гулял по Москве!»
Не думая ни о чём — кроме как о ней самой, о её сущности, о её характере… Да, Москва предсказуема.
Но предсказуема она только в одном — в своей непредсказуемости. Приезжим внушает ужас заоблачными ценами и неприступностью, но пытливого не преминет шокировать дешевизной своих потайных лабазиков и лавочек, которые прячутся даже от местных.
Будет первой в арт-новациях, но ещё столетия будет и суеверно рассказывать о трёхглазых рыбах Яузы, о домовом в квартирах, о гудящем по ночам колоколе соседнего кладбища…
Не любит Москва внеконтекстных. И чувствуешь ты их за версту: вот он — живёт здесь тыщу лет, но всего-то и знает, что свой район да дорогу до работы. В ней можно лишь самостоятельно набить шишек и наломать ног и дров — вот когда будет понятно, куда и как шагать правильно и безмятежно.
Не менее трудно писать про её облик: слишком уж он разнороден и криклив. Да и кто возьмётся оценивать — вкусно получилось или безвкусно? Москва консервативна и стремительно смела. Среди послереволюционных разрухи и смятения она может начать строить себе метро, но уже десять лет спустя будет не в состоянии представить себя без подземной империи. Будет затевать авантюры со строительством чего-нибудь «самого-самого», но это «самое-самое» непременно соседствует с деревянным теремочком, чудом выжившим среди высоток… Она ведь непременно достроит Сити, где под боком будут коротать остаток своего века полторы дорогомиловских старухи, ещё не до конца изжитых с Кутузовского…
Город странно относится к своему же наследству: или уничтожает его пожарищами и чиновнищами, или крохоборски, до последнего алтына, бережёт то, что можно смело списывать в утиль…
Хранит в себе старинные уголки, но с ними же как-то беспощадно и расстаётся, не брезгуя пластмассовыми кичевыми поделками вроде Дворца Алексея Михайловича, якобы построенного по чертежам тех эпох.
Неважно, что не там, неважно, что совершенно не так, неважно, что не из тех материалов, но Москве и это — уже своё. Поди попробуй отнять её новую игрушку…
Так произошло и с Петром. Наверху известные галеристы уже почти пили шампанское за прощание с ним. А в безвестном нашем низу знакомые смеялись над моими уверениями, что представить обзорку с Воробьёвых без уродливого исполина невозможно и что символ современной Москвы никуда уж не денется. Так ведь и вышло…
Необъяснимо, непостижимо, но — «моё! не трожь!»
Не прописать рецепта , как познать её; не выдать инструкций; уж тем более не получить их из фильмов и книг… Москву не рассказать. Москву не спеть. Москву не продирижировать.
Москву не растиражировать на холсте. Москву можно только прочитать. Прочитать самому — как волшебную книгу, которую постигают исключительно в одиночестве. Москву нужно есть с её обманками, в сети которых и попадаются ежедневно миллионы: ведь — «это так далеко» от Тёплого Стана до Люблино… И «так легко без пересадок лететь по прямой» от Митино до Бауманки…
…Я замедляю шаг и смотрю вверх. Слышу, как арбатская старушка в этой фразе произносит «шах» и «вверьх». Мне мерещатся старые «булъшныи», «гарчишные» пряники в них, чистый «четверьх» и и пятнишное «каюс»… Улавливаю, как и в метро колеблются дикторы, иногда срываясь на «А-астарожна, дьвери закрываюцъ…»
«Боже, как давно я просто не гулял по Москве!»
Москва — она словно музыка, которая то дрожит резким созвучием, то нежно мурлычет гармоничностью своих мелодий. Город-ларец, спрятанный за неприступными кодами и шифрами, но коды и шифры эти так легко подаются, если правильно улыбнуться и нажать на нужную струнку. Это — как свежий кочан упругой капусты: с той лишь разницей, что, сколько ни снимай одёжек, не добраться до сердцевинки никогда.
Москвою можно восхищаться или ненавидеть — но к ней невозможно быть равнодушным. В ней можно быть всегда, но при этом оставаться вне её. Но если и ты — физически вне её… ты растеряешь её.
Этот трепет можно почувствовать только тогда, когда отбрасываешь свои трудности и непонятки, сворачиваешь в переулочек, закутываешься плотнее в шарф, шагаешь в московский ветер и шепчешь самому себе:
«Боже, как давно я просто не гулял по Москве!»
25 December 2010. — Moscow (Russia)