У меня еще никогда настолько буквально не сбывалась поговорка “как Новый год встретишь”. Причем, сцуко, ровно на три года. Я буду вынужден отсмотреть антиутопную постановку, ожидая хоть каких-то изменений. Оруэлловская поебень мне была неинтересна и неактуальна с августа 2014, когда начались свои проблемы, но изменения не спешили произойти и под конец 2016. Постоянное действование мне на нервы уже надоедало – и разговор закрывать было нужно. К счастью, закрыл. Просто постановкой вопроса о том, что мне бы нужно прежде решить некоторые семейные недоговорочки. Подействовало. Пусть уходит 2016 – оленя бы унес с собой, но это так. За пределами сбычи мечт.
1 января 2014 предопределило очень многое в моей жизни: Ким взял билеты на конец марта 2014 в Одессу с обратным вылетом из Киева.
-Да ладно,– отмахнулся я. – Еще три месяца же. Революция? Вряд ли у них получится добиться чего-то масштабного. Сейчас все поутихнет.
Тогда еще не подозревая разворот событий, в начале января 2014 я улетаю в Узбекистан – и кошмары по-настоящему тоталитарного полицейского общества еще долго мне будут сниться. Я никогда не забуду пустынное ташкентское метро, где ментов больше, чем пассажиров; перекрестки, которые «нельзя снимать»; постоянное шныряние по моему рюкзаку на каждом входе; вопросы про паспорт и регистрацию. Ощущение из столь мерзких, что, видя впоследствии в Москве полицейский шмон по расовому признаку, мне становится стыдно за страну, которая ведет себя чуть лучше, чем Узбекистан. Мало кому было бы приятно вместо наслаждения от ташкентской прогулки постоянно дергаться и вздрагивать, зная, что просто-напросто ты – славянин.
Это было последнее путешествие, которое я планировал и совершил один – и последнее, которое я сделал без оглядки на то, каково ЛГБТ-законодательство в этой стране. Пока ты один – всегда можно замять тему, отшутиться и соврать (как мне приходилось это делать в Узбекистане с парой-тройкой особо настырных, которые «сочувствовали» мне: дескать, «эти-то» у вас чего творят). Но, увы, треть мира теперь нам закрыта. А рисковать жизнью ни за что как-та шота не хоцца.
Уже в Узбекистане, сидя в своей одиночной каморке в Самарканде, я писал Киму: с марта 2014 переезжаю к тебе. В конце концов, я же так мечтал – год хотя бы пожить в Петербурге.
Зимние дни угасали медлительно. Но разгорелись пламенем к началу весны 2014: вся страна была подсажена на истерию, и я, в частности, не мог успокоить родителей, которые попались на оруэлловские экраны. То, что не должно было меня никак интересовать, – Украина, Распилиада, Крым, – все это вошло как ежедневный кошмар в жизнь каждого из нас. Это перестало быть просто фоном для обсуждения. Люди в своем невежестве сорвались с цепи, и в провинцию стало просто страшно ездить.
В ночь на 1 марта 2014 я приземлялся со своими скромными пожитками в Петербурге. Ким встретил меня на Сенной – которая с того момента пройдет красной нитью по всей моей не просто петербургской, но и жизни вообще.
Лечу туда, где нет мусоропроводов,
где львы на страже день и ночь стоят,
где реки оторопью, а не льдами скованы
и где неотличим от Петербурга Ленинград.
Оставалось недели две до нашего отлета в Одессу – с моими родителями творилось что-то невообразимое – объяснить им что бы то ни было не представлялось возможным. Захлебываясь и ничего не слыша, мама требовала отменить поездку на том основании, что «русских убивают на каждом углу». На меня это не действовало – она обрушилась на Кима.
Тот мрачно притащился на кухню к завтраку:
–Мы отменяем полет?
–Нет.
–Если что-то произойдет – особенно как предупреждает меня твоя мама – ты будешь отвечать за все.
–Хорошо.
Я позвонил Андрюшке Мирошниченко: точно все спокойно? – тот разразился веселым смехом: “Приезжайте уже! Только Б-га ради не поддавайтесь массовой истерии.” Светка Пичужкина была более удачливой: она была на Майдане через пару дней после событий и написала в блоге: “Майдан безопаснее, чем ваш собственный туалет.”
Мы бродили по Майдану и Крещатику – и я никогда не забуду слова Кима, которые он мне прошептал:
–Как хорошо, что мы не отменили. Это так отрезвляет… и так прочищает мозги…
–Но до этого еще так долго у нас. Пока толпа станет народом.
–Конечно. Пока не выжрут все ресурсы и запасы.
И Ким стал регулярно смотреть записи киселевских программ, чтобы хоть сколько-то иметь представление о том, что именно скармливают нашим родителям: ведь не имея об этом представления, вообще можно было сойти с ума, пытаясь понять, о чем они говорят. Потому что чтобы обсуждать, что втюхивают с экрана, надо знать, что втюхивают с экрана. Иной реальности там не существует.
К апрелю 2014 истерия после крымнаша достигла такого апогея, что мы сидели и каждый вечер просто ждали, что с цепей спустят собак системы – и начнется еще одна Хрустальная ночь. Здравомыслие и произнесение правды стало экстремизмом. Что-то подобное, однако, не началось в прямом смысле слова; оно началось, признаемся, более тонко и хитро. Система взялась уничтожать по одиночке.
Одну за другой начали закрывать научные организации; началось давление на факультеты, где, в частности, работали и мои друзья; каждый день приходили одна за другой новости о том, что в регионах убили очередного ЛГБТ; были разогнаны почти все независимые СМИ; одиночных активистов начали судить то за неуплату налогов, то за откос от армии, то за хищение средств (один из непосредственных личных друзей был вынужден сбежать в Штаты после того, как выставил в Коврове свою независимую кандидатуру, а после получил судебный иск по «хищению» средств в фирме). К концу 2016 акции устрашения дадут о себе знать: кто может, уже смоется – и из моих знакомых от греха подальше во Вьетнам свалят даже такие неконфликтные и по идее нужные системе Кутыревы, занимающиеся повышением грамотности и продвижением русского языка.
Поправить было уже ничего невозможно. Я был слишком далеко – телевизор с Киселевым слишком близко. Однако уже после того, как отшумел скандал с самолетом над Донецком, все вопросы Крыма и Украины для меня отошли на второй план: на нас с Кимом навалился личный финансовый кризис, связанный с ошибочкой, в результате чего я очень и очень много потерял. К этому финансовому кризису прибавился и начавшийся шмандец в родной экономике – и ото всех потрясений мы оправились только к марту 2015.
Но родители очень и очень медленно утихомиривались, хотя сколько раз я им говорил, что ничего не понимаю в происходящем и не знаю ничего о том, что творится в говноящике, потому как мне важнее было остаться на плаву по деньгам. Это не отрезвляло их. Про какой-то то ли бальцевский, то ли дебальцевский котел они знали больше, чем про евро по восемьдесят в собственном кармане. А меня давно уже волновало именно это. Меня волновало, как мы переживем зиму 2014-2015.
Сразу после переезда в Питер я устроился в одну говноконторку ИТИД (институт епта телевидения и дизайна) — шарага, которая в итоге мне не заплатит денех за мои труды тяжкия – но зато в моем послужном списке есть теперь преподавание журналистики и петербургский вуз(ишко).
Украина станет первой в череде постоянных поездок – а уже в начале июня 2014 меня выкурили на 10 дней в Нижний Новгород. Через несколько дней ко мне приехал Ким: «к мужу в командировку». После – постоянные визиты в Финочку, Прибалтику. Неделя медовых дней в Барселоне. Нудистский гей-пляж в Ситжесе, Венгрия.
А я со своими личными студентами перебираюсь постепенно в Скайп, становясь все больше и больше интернет-жуком: уроков оффлайн все меньше и меньше. А к концу года и вообще они сходят практически на нет.
В конце августа 2014 мы снова на три дня в Хельсинки. И принимаем решение, что – делаем ремонт в нашей уютненькой хатке на Грибоедова и открываем наше событийное пространство.
Все началось с ресторанного дня в августе 2014, когда в рамках городского фестиваля Ким устроил однодневное кафе около нашего Сенного мостика, поставил меня продавцом – и это событие адреналинчиком усилило желание пространство организовать.
Уже приезжают первые каучсерферы, которых потом станет много (я начну поднимать ценз и требования), а 1 октября 2014 мы открываем наш салон – «Дельвин», он же – «Теплица Дельвина». У нас начинается «сепаратистская линия» – очень и очень многие события были посвящены культурам регионов: Галисия, независимость Финляндии, Литва, баски, Крым, Каталония, Косово, Приднестровье…
Но Киму обязательно надо иногда грустить. Надо сделать так, чтобы тоска, им разливаемая, была сильнее, чем разрушающиеся улицы Выборга. Куда мы и отправились отмечать его «день-рождение» в начале ноября 2014. По мне так это было самое лучшее празднование из тех, что я помню.
Парк Мон-репо, где я не решился его не то что поцеловать, а приобнять-то на том камне напротив мортуария, тогда, тихим и пустынным утром 1 июня 2009. Но то был цветущий июнь. А в ноябре 2014 мы разложили наш десертик с термосом на покрытом мхом камне – серые волны катились из-под серых облаков на серые камни, серые стволы и черный песок. И, поверьте, не было ничего лучше, чем горячий чай и пламенный тост в этот момент.
Кризис финансовый лишь только к концу года пообещал нам свет в конце тоннеля, однако, решив, что это вполне может быть и встречный поезд, мы экономно уехали в Петрозаводск.
Как какая-то сказка – среди пустого и унылого предновогоднего города мы находим пустынную свежеоткрывшуюся кафешку, которая работала аж до 22.30. Такое впечатление, что, вернись мы туда спустя неделю, ничего бы и не нашли: и типа портал потустороннести открылся только для нас и только в магический предновогодний вечер.
Огромная Онега по краю Петрозаводска – за два часа до Нового года мы рисуем на снегу какие-то кренделя – вот и вся индустрия петрозаводских развлечений для новогодних туристов. Но и в праздновании Нового года на пустой центральной площади среди трех алкашей и двадцати узбеков было некоторое такое шарманбля, что я даже и силюсь это описать с хоть какой-то долей грусти, а получается – лишь с приятной улыбкой…
13 December 2016. — Moscow (Russia)