Акция от Северной Пальмиры: «поживи в Петербурге – узнай, почему финские соседи называют ноябрь “marraskuu”: месяц смерти». Какое это прекрасное время, чтобы кинуться с мостика. С красивых и ажурных оград да в романтичную Неву. Помирать – так красиво.
Но у кого есть Дельвин – у того нет времени, чтобы с мостика. В течение ближайших двух лет мы будем принимать события иногда и по два раза в неделю, и уже многие будут в курсе, где собираются теплые чайные обсуждения. Можно сказать: нас поглотила творчески-организаторская рутина.
Так над говнецом Сенной площади засверкало наше псевдоинтеллектуальное логово. Оно особенно ярко собой высветлило весь унылейший мрак построек (которые, кстати, снесут сразу почти после нашего отъезда).
Но главное в Петербурге было то, что так невозможно в Москве и что так взорвало мне мозг. Это когда может раздаться звонок в домофон: «Привет, это я! Прохожу тут – смотрю, окна горят. Можно?» И ни разу от нас не было ответа «Нет, нельзя» – даже когда мы бывали заняты, отправляли на кухню, где народ и тусил, дожидаясь нас.
А я тем временем начинаю все больше увлекаться балтийскими языками. Принимаюсь за латышский и литовский. Ругаюсь и матерюсь, погружаясь в архаично застывший литовский и понимая, как предельно прост и схематичен латышский. В Прибалтику мы уже мотаемся постоянно – но и тут же, в этом же году, и крючок по образцовой Германии, и на велосипедах втроем с Кириллом Сафроновым по Финляндии от Иматры до Лаппеенранты, тут же и гей-прайд – первый в моей жизни – в Хельсинки, который тем был паче разогрет до предела, потому что буквально накануне Верховный Суд США принял решение о том, что равноправный брак должен быть распространен на всю территорию США.
Мы все больше и больше понимаем, что мы – часть того сообщества, той культуры, которая прямо сейчас, в эту самую минуту проходит становление в своих правах. И для меня цивилизованность государства – именно в принятии равноправного брака. Там, где государство санкционирует ограничения, санкционируются ненависть и множимые комплексы, внутренняя вражда и нетерпимость.
А вот ИТИД-твою-мать денег перед увольнением выдать не захотел. И Пашка Чикалов – высокий блондинистый юрист-интеллектуал, выросший на Галерной и вальяжный, немножко аристократ из девятнадцатого века, поставил на стол чашку чая и сказал:
-А давай их засудим?
-Получится?
-Ну… по крайней мере хоть поржем.
От поданной бумажки в суд или нет – но мне треть таки выдали. Больше – шиш. Черт с ними – я промолчу про все остальное. Все и так все знают про вузики, чьи фасады даже не выходят на Неву, а ютятся в синопских подворотнях.
-Капитолина Доремидонтовна! Я же сказала: деньги для Чернореченского в косметичке, в отсеке для помады!
Этот опыт мне поможет в Москве сразу и изначально посмеяться над психолого-православной конторкой, в которую звали преподавать «китайский как третий на уровне второго» (не спрашивайте, не знаю, что это значит).
-Но вы же вьетнамский знаете?
-Знаю немного.
-Значит, и китайский преподадите!
Наш с Дэном артефакт мы презентовали 1 апреля 2015 – на День смеха вышла первая книжечка, дизайнером которой и стал Марк Чернышев, а мама нарисовала иллюстрации. Ким же вдохновил требованием довести дело до конца. Так появился «Стих не стих».
В апреле 2015 внезапно пишет Сашка Ненько: «Леша, ты же испанский знаешь? Полетели со мной в Мадрид, мне нужен помощник – собирать интервью для социологического исследования». Она говорила весьма убедительно (хотя потом, когда разойдется с руководителями, согласится со мной, что – полная профанация). Я согласился – к сильному раздражению Кима: «Ты уже второй сезон белых ночей подряд пропустишь, значит?» Но на выданную стипендию хитроумие Кима и его умение подобрать рейсы позволило купить билеты даже на нас двоих.
Он прилетел ко мне – и у нас начались вечера обжираловок втроем: мы готовили вкуснейшие испанские морские гады и прочую вкуснятину. И в ноябре 2015 история повторится: Сашка погнала меня на вторую волну интервью – а я дурак, что ли, отказываться? В ноябрьское мертвопогодие свалить из Питера? Да за милу-душу. Только денех давайте.
Ким пытался поступить в Вышку, но ничего в первый раз не получилось. Мы как раз прилетели в Сочи, чтобы отдохнуть после рабочего сезона в Петербурге и после его неудачной первой попытки. Его начали телефонно окучивать – давай к нам платно, давай к нам платно. Я взбеленился – из тебя просто хотят достать денег. Окей, остаемся еще на одну зиму – и ты готовишься.
Попытка же Кима познакомить меня с его родителями, к чему меня он готовил почти год, – тоже пришла к трескучей фиаске. Встреча состоялась только с мамой – первая и последняя – и только на пыльных тропинках горного ночного Агоя. Короткая, как белая ночь в Питере. Сюрреалистичная, как «Андалузский пес».
Ким поставил мой первый моноспектакль – «Зал ожидания», который делался как вербатим-спектакль по монологам тех, кто ищет партнеров в приложениях для знакомств. А в Испании под конец 2015 я начал делать еще один документальный роман в реальном времени – «Нежный грешник». И Ким его зарубил, потребовав запечатать и не показывать.
По возвращении из Испании в Питер застала новость: наша хозяйка склеила ласты, пока мы мотались по Испании и Галисии (которая, как и Каталония, не есть Испания). Какое-то время мы думали, что нас сейчас попрут из квартиры новы хозявы, но дочка-наследница оказалась такой мировой (первый раз в истории моих взаимоотношений с хозяйками квартир), что мы продолжили общаться и после (квартиру мы вообще передали нашим новым друзьям-американцам).
Рождество мы встретили с 24 на 25 декабря 2015 в Фессалониках. Потом бродили по мокрой, мрачной, совершенно неновогодней и тоскливой Софии – и 30 декабря 2015 утром из Софии тащились на гнилом поезде в Пловдив. Я ехал в мрачнейших предчувствиях: если как Мордор выглядит предновогодняя столица, то что же в провинциальном Пловдиве?
Нас встретило море огней и уютый городок, похожий на пряничный тортик: тысячи огней, улыбчивые люди, предожидание праздника, вкуснейшие кафешки, умилительнейшая гостиничка в центре: Пловдив будет культурной столицей Европы в 2019…
Мы спускаемся с холодной горочки над Пловдивом – ветер царапает харю. Начинается 2016. Уже в первый день года в двенадцать дня я сижу на пустой верандочке нашей гостинички и веду первое занятие года. Утром второго мы в полупустом самолете из пустынного пловдивского аэропорта возвращаемся в полупустую Москву.
Ким понял, наконец, мою идею того, как я работаю со студентами и какой у меня подход: мне вообще не особо нравится преподавание самого по себе языка – я предпочитаю сразу переходить к литературно-культурно-историческим компонентам.
-Тебе нужно разработать курс под “Степик”.
Тогда я про них услышал впервые. Посмотрел пару примеров их курсов и подумал, что это очень неплохой способ систематизировать все то, что я делаю и знаю. Так к концу 2016 всевидящее око «Степика» меня вычислило и пригласило к сотрудничеству.
Конец зимы, весна и лето 2016 прошли почти полностью в Петербурге. Впервые за три летних сезона, проведенных в Питере, я увидел белые ночи от начала и до конца. Апофеозом стал мамин приезд на «Алые паруса», когда она попростуе прозевала поезд, а у нас уже все было приготовлено к ее приезду. Мы на измене сидели и искали, какими способами доставить пассажирку в СПб. Какими фантастиками, не знаю, но мы нашли билет – и притом недорого.
Почти все лето 2016 мы катались по Ленинградской области на велосипедах в попытках наверстать то, чего уже не будет никогда: раздольной и спокойной жизни в Петербурге.
Ким поступил на биоинформатику и был вторым в списке. (В предшествовавшем году биоинформатики не было вообще.)
Возвращение в Москву было не столь радостным для меня испытанием. Причин тому несколько: первое – я отвык жить в пространствах, несоразмерных человеку, второе – собянинские античеловечные изменения.
Москва, о мой разобщенный город, о «город для транзакций», как его кто-то назовет в одном из интервью. Город, в котором ты общаешься только пока тебе что-то нужно. А как только уходят дела – уходит общение.
Именно потому «Дельвин» в Москве столкнулся со сложностями: во-первых, атомизированность Москвы, во-вторых, обилие событий до такой степени, что конкуренция сводит на нет любые попытки делать новое пространство. Но это вызов, и я его с удовольствием принимаю на наступающие месяцы и даже годы.
Но мы сгоняли в Хорватию, слетали в Италию, где, наконец, я посмотрел на свой профиль интереса – Древний Рим (точнее, его останки), а в октябре 2016 свозил маму в Витебск. Ей так нужно видеть нечто иное, нечто отличное от российского хлама. Сделали пробные съемки на «Степике», и это оказалось непростым занятием.
И вот сейчас сидим и тихонечко жиреем на местных калорийных харчах в божественном Тбилиси, отсыпаемся и ждем курантов – чтобы они возвестили столетие Революции обязательно с характерным акцентом. Не просто «бом-бом», а «слющяй-наливай-вай-вай-бом-бом-бом». Кто-то другой нам наливает цинандали (гурджаани, вазисубани, напареули)…
Хмель горных туманов врывается каждое утро в наше окно – и пусть еще четыре года канули безвозвратно, они не канули просто так. Они канули с оглушительным треском мелочных жизней, которые все равно разрушатся в прах.
15 December 2016. — Moscow (Russia)